Таксидермист пережил за последнее время слишком много неописуемых ужасов и потому находился далеко не в лучшей форме. К тому же почти всю ночь напролет Локхарт добивался того, чтобы его «папочка» был бы безукоризнен в исполнении этой новой для него роли. Последствия перепоя, страх и сильный недосып отнюдь не способствовали благообразности облика Таглиони. Собственная одежда его пострадала в процессе работы, и потому Локхарт дал ему кое-что из гардероба деда вместо заляпанной кровью его одежды, однако вещи старого Флоуза оказались таксидермисту не очень впору. При виде его взгляд Балстрода выразил обескураженность и ужас, а взгляд доктора Мэгрю — сугубо профессиональную озабоченность его состоянием.

— На мой взгляд, он выглядит просто больным человеком, — прошептал врач адвокату, когда они шли вслед за Локхартом в кабинет.

— Не берусь судить о его здоровье, — ответил Балстрод, — но облачение у него явно неподобающее.

— По мне, он не тот человек, состояние которого позволяет ему быть сейчас поротым до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, — сказал доктор Мэгрю.

Балстрод резко остановился.

— О Боже, — пробормотал он, — я совершенно забыл об этом условии!

Таглиони вообще не имел об этом понятия. Ему даже в голову не могло прийти нечто подобное. Единственное, о чем он мечтал, это выбраться как можно быстрее из этого страшного дома, сохранив свою жизнь, репутацию и деньги.

— Чего мы ждем? — спросил он, видя, что Балстрод замешкался.

— Действительно, — поддержал его Локхарт, — давайте переходить к делу.

Балстрод сглотнул.

— Мне кажется, было бы правильнее, если бы здесь присутствовали ваш дед и его жена, — сказал адвокат. — В конце концов, один из них написал завещание, выразив в нем свою последнюю волю, а другая лишается тех привилегий, которые она при иных обстоятельствах получила бы в соответствии с его волей.

— Дед сказал, что он плохо себя чувствует и не хочет вставать с постели, — ответил Локхарт и подождал, пока не раздались новые выкрики Флоуза, на этот раз проезжавшегося по поводу профессиональных качеств доктора Мэгрю. — Не кривя душой, могу то же самое сказать и в отношении моей тещи. Она сейчас недомогает. И, кроме того, появление моего отца со всеми вытекающими отсюда для нее финансовыми последствиями, естественно, привело ее, мягко говоря, в нервное и раздраженное состояние.

Последние слова были истинной правдой. Ночь, проведенная в непрерывных попытках перетереть связывавшие ее веревки о железный каркас кровати, действительно привела миссис Флоуз в состояние раздражения и нервного возбуждения, и тем не менее она все еще не прекращала свои попытки. А тем временем внизу, в кабинете, Таглиони уже слово в слово повторял все то, чему научил его Локхарт. Балстрод записывал и, вопреки его собственным ожиданиям, слова Таглиони производили на него впечатление. Таглиони заявил, что в то время он работал временным рабочим в одной из местных фирм, и поскольку он был итальянцем, то это само по себе привлекало к нему внимание мисс Флоуз.

— Я ничего не мог поделать, — оправдывался Таглиони, — я итальянец, а английские женщины… — ну, вы знаете, что это такое.

— Знаем, — подтвердил Балстрод, который догадывался, что последует дальше, и был не расположен все это выслушивать. — И вы влюбились друг в друга? — спросил он, чтобы хоть чем-то скрасить обнаруженную покойной мисс Клариссой Флоуз прискорбную склонность к иностранцам.

— Да. Мы влюбились. Можно и так записать.

Балстрод записывал, бормоча про себя, что ему не доставляет удовольствия узнавать такого рода подробности про мисс Флоуз.

— Ну и что было дальше?

— А вы как думаете? Я ее трахнул. Балстрод вытер вспотевшую лысину носовым платком, а доктор Мэгрю злобно сверкнул на итальянца глазами.

— У вас состоялось половое сношение с мисс Флоуз? — спросил адвокат, когда снова обрел дар речи.

— Половое сношение? Не знаю. Мы потрахались. Это же так называется, верно? Вначале я ее, потом она меня, потом…

— Сейчас получишь, если не заткнешься! — заорал Мэгрю.

— А что я такого сказал? — удивился Таглиони. — Вы же…

Но тут вмешался Локхарт.

— Не думаю, что нам стоит вдаваться в дальнейшие подробности, — примирительно сказал он. Балстрод с энтузиазмом согласился.

— И вы готовы заявить под присягой, что являетесь отцом этого человека и не сомневаетесь в своем отцовстве? — спросил он.

Таглиони подтвердил все перечисленное адвокатом.

— Тогда подпишите тут, — показал Балстрод и дал ему ручку. Таглиони расписался. Подлинность его подписи была засвидетельствована доктором Мэгрю.

— И позвольте узнать ваш род занятий? — необдуманно спросил Балстрод.

— Вы хотите сказать — чем я зарабатываю? — переспросил Таглиони. Балстрод кивнул. Таглиони поколебался, но затем решил хоть раз за сегодняшнее утро сказать правду. Мэгрю готов был броситься и растерзать его, и Локхарт поспешно выпроводил итальянца из комнаты. Балстрод и Мэгрю остались вдвоем в кабинете, не в силах вымолвить ни слова.

— Нет, вам приходилось слышать нечто подобное?! — выговорил наконец Мэгрю, когда его сердцебиение более или менее пришло в норму. — И у этой скотины еще хватало наглости стоять тут и рассказывать…

— Дорогой Мэгрю, — ответил Балстрод, — только теперь я понимаю, почему старик включил в завещание условие, что отец его незаконнорожденного внука должен быть порот до тех пор, пока его жизнь не повиснет на ниточке. Он, по-видимому, обо всем этом догадывался.

Доктор Мэгрю выразил свое согласие с таким предположением.

— Лично я хотел бы, — заявил он, — чтобы это условие было сформулировано жестче: пороть, пока его жизнь не слетит с этой ниточки.

— Слетит куда? — поинтересовался адвокат.

— Пока она не оборвется, — ответил доктор Мэгрю и налил себе флоуз-холловского виски из графина, стоявшего в углу на подносе, Балстрод присоединился к нему.

— Это поднимает очень интересный вопрос, — сказал он после того, как они по очереди выпили за здоровье друг друга, а потом и за то, чтобы Таглиони досталось по заслугам. — А именно вопрос о том, что может практически означать выражение «жизнь, повисшая на ниточке». Суть вопроса — как определить прочность этой ниточки, как предвидеть момент, когда она оборвется.

— Я как-то не думал об этом, — ответил доктор Мэгрю, — но сейчас, после того, что вы сказали, такая формулировка вызывает у меня серьезные возражения. Точнее, мне кажется, было бы сказать «на волосок от смерти».

— Это все равно не отвечает на вопрос. Жизнь — это время. Мы ведь говорим о продолжительности жизни человека, а не о том, какое место его жизнь занимает в пространстве. А слова «на волосок от смерти» характеризуют именно место в пространстве, но ничего не говорят нам о моменте времени.