Буду писать каждый день, и каждый день, в который я не буду получать весточки от тебя, я буду плакать в подушку от смертельной тревоги за тебя. До свидания, мой любимый.

Ныне и присно и во веки веков, Б.

P.S. Это пятно – отпечаток ножки маленького Хью".

Хью нежно поцеловал письмо, и лег в постель, прижимая его к себе. Киска так и не проснулась.

Хью обнаружил, что чтение и письмо на Языке дается ему довольно легко. Написание было фонетическим, для каждого звука имелась соответствующая буква. Незначащих букв не было, как не было и никаких исключений в произношении или в написании слов. Произношение точно соответствовало написанию буквы, или имелись специальные знаки, указывающие на необходимое изменение звука. Система была полностью свободна от ловушек, как, например, эсперанто. Таким образом, как только был выучен 47-буквенный алфавит, он мог написать любое знакомое слово, а по некоторым размышлениям и прочитать любое написанное слово.

Печатные буквы были очень похожи на рукописные, поэтому станицы книг выглядели так, будто их от руки написал какой-то опытный писец. Он не удивился, обнаружив, что буквы похожи на арабские, а посмотрев соответствующую статью в Британнике, еще раз убедился, что скорее всего этот алфавит развился из арабского письма его времени. Около полудюжины букв вообще не претерпели никаких изменений, несколько – хотя и изменились, но не сильно. Было много новых букв, которых в арабском языке XX века не было. Проконсультировавшись еще раз с Британникой, он понял, что основными корнями Языка были арабский, французский, суахили и еще Дядя знает что. Подтвердить он это не мог, поскольку словаря, отражающего исторические изменения в лексике, не было, видимо, вовсе. А его учителя кажется были свято убеждены в том, что Язык всегда был таким, каким они знали его. Они даже понятия не имели ни о каких изменениях.

Впрочем, все это представляло чисто теоретический интерес. Хью не знал ни арабского, ни французского, ни суахили. В университете он овладел началами латыни и немного немецким, а в последние годы пытался учить русский. Поэтому он не обладал знаниями, достаточными для выяснения истоков Языка, им двигало чисто человеческое любопытство.

Но даже и на простое любопытство он не имел права тратить драгоценное время. Если он хотел ублаготворить Их Милость, то ему нужно было чем-то заинтересовать его – в данном случае переводами, для того, чтобы тот разрешил ему повидаться с Барбарой. Это значило, что он должен просто-таки затопить Понса материалами. Хью работал не покладая рук.

На второй день своего назначения Хью попросил, чтобы ему прислали Дьюка, и Мемток удовлетворил его просьбу. Вид у Дьюка был довольно измученный, под глазами – мешки, но на Языке он говорил, хотя и не так хорошо, как его отец. Видимо, в процессе учебы ему не раз пришлось отведать хлыста, так как он находился на грани отчаяния и довольно заметно хромал.

Мемток не имел абсолютно ничего против того, чтобы передать Дьюка в Департамент Древней Истории.

– Только рад буду избавиться от него. Для жеребца он чудовищно велик, хотя, по-видимому, ни на что другое не годен. Конечно, пусть работает у тебя. Не переношу вида слуг, которые шляются без дела и только дармоедствуют.

И Хью взял его к себе. Дьюк окинул взглядом апартаменты Хью и присвистнул:

– Ну и ну! Да я вижу, ты и из дерьма ухитрился выбраться, благоухая как роза! Как это ты?!

Хью объяснил ему ситуацию.

– Вот поэтому я и хотел бы, чтобы ты перевел статьи, касающиеся юриспруденции и родственных ей отраслей знаний – то, что тебе удастся лучше всего.

Дьюк упрямо сжал кулаки.

– Сам переводи.

– Дьюк, оставь такой тон. Ведь это прекрасная возможность для тебя.

– А что ты сделал для матери?

– А что я мог сделать? Встречаться мне с ней не разрешают, как, впрочем, и тебе. Сам знаешь. Но Джо уверяет меня, что она не только прекрасно устроилась, но и счастлива.

– Но это говорит он. Вернее, говоришь ты, что говорит он. А хотел бы я убедиться в этом собственными глазами. Я, черт возьми, настаиваю на этом.

– Настаивай сколько хочешь. Пойди скажи Мемтоку. Но хочу предупредить заранее, что я не смогу защитить тебя от него.

– Я и так знаю, что мне скажет и что сделает этот маленький грязный недоносок. – Дьюк поморщился и потер больную ногу. – Это ты должен побеспокоиться, обо всем. Раз уж ты так ловко устроился, то тебе и карты в руки. Используй хотя бы часть своей власти на то, чтобы защитить мать.

– Дьюк, я не могу ничего поделать. Со мной обращаются хорошо по тем же причинам, что и с породистой лошадью, например. И потребовать я могу примерно столько же, сколько эта самая лошадь. Я могу помочь тебе получить свою долю этих хороших условий, если ты будешь сотрудничать со мной – удобное жилье, хорошее освещение, нетяжелая работа. Но я ни в малейшей степени не могу вмешиваться в женские вопросы, и я скорее, наверное, смог бы слетать на Луну, чем добиться того, чтобы Грэйс перевели сюда. Ты ведь знаешь, что порядки у них здесь как в гареме.

– Значит, ты собираешься сидеть здесь, исполняя роль ученого тюленя для этой черной обезьяны, и даже пальцем не пошевелишь, чтобы помочь матери? Нет уж, уволь! Я с тобой не останусь!

– Дьюк, я не намерен спорить с тобой. Я выделю тебе комнату и каждый день буду посылать тебе по тому Британники. Если ты не будешь переводить, я постараюсь сделать так, чтобы Мемток не узнал об этом. Но скорее всего, у него всюду есть осведомители.

На этом разговор и закончился. Сначала Дьюк действительно ничем не помогал ему. Но скука сделала свое дело там, где не помогли доводы. Дьюк не выдержал ничего неделания в запертой комнате. В принципе он мог бы выйти из нее, но всегда была возможность того, что он наткнется на Мемтока или на кого-нибудь из старших слуг с хлыстами, которые могут поинтересоваться, что он здесь делает и почему. Слуги всегда должны были казаться занятыми каким-нибудь делом, даже когда и бывали свободны – от утренней молитвы до вечерней.

Дьюк начал выдавать переводы, но вскоре обнаружил, что у него недостаточный запас слов. Хью прислал ему помощника-клерка, который имел отношение к юридическим делам Их Милости.

Но видел Хью Дьюка редко. Это по крайней мере избавляло его от необходимости постоянно спорить с ним. Производительность Дьюка после первой недели стала возрастать, но зато ухудшилось качество работы – Дьюк обнаружил чудодейственные свойства Счастья.

Хью подумал, стоит или нет предостерегать Дьюка насчет наркотика, но потом решил не вмешиваться. Если Дьюку нравилось принимать его, то почему он должен удерживать его от этого? Качество переводов Дьюка мало волновало Хью. Ведь Их Милость не имел возможности судить о нем… разве что Джо мог волей-неволей открыть ему глаза, но это было маловероятно. Да он и сам не особенно старался. «Сойдет», считал он. Отсылай боссу побольше и пояснее, а трудные места можно и пропустить.