С этого момента в набирающей обороты революции политические дебаты идеалистов чередовались с массовым вандализмом. В августе 1789 года, пока Ассамблея оттачивала детали «Декларации прав человека и гражданина», вторая статья которой провозглашала неотъемлемое право собственности, крестьяне по всей стране жгли замки и дома землевладельцев. Как взятие Бастилии, эта череда насилия и разрушений получила официальное название: la Grande Peur, то есть «Большой страх» — и не потому, что землевладельцы боялись, что их сожгут вместе с мебелью, просто иначе было не объяснить действия крестьянства. Страх сеяли и паникеры, которые распространяли слухи о том, что аристократы — о, ужас! — призвали на помощь англичан.

Землевладельцы, разумеется, намек поняли и начали покидать страну, а компанию им составили многие высшие армейские чины. Хватая все, что можно, из оставшейся собственности, беженцы устремились к границам с Италией, Голландией, Германией, Австрией (родиной Марии-Антуанетты) и Британией.

Обедневшие аристократы, которые предпочли искать убежища в Англии, должно быть, очень беспокоились о том, как их примут. Ведь они бежали за помощью к традиционному врагу, да и многие британцы, как известно, приветствовали Французскую революцию. Идеалистические эгалитарные требования Ассамблеи возбуждали либералов, и, например, поэт Сэмюэл Тейлор Кольридж, в ту пору еще студент, выжег слова «Свобода» и «Равенство» на лужайках Кембриджа (похоже, его остановили, прежде чем он взялся за «Братство»). Даже британские роялисты симпатизировали революции, полагая, что внутренние потрясения ослабят Францию и уничтожат ее как вечного соперника Англии в борьбе за мировое господство.

Надо сказать, что бежавшие французские аристократы в основном получили радушный прием, тем более что они разыграли весьма жалостливый спектакль. Бегство из Франции было испытанием не только суровым, но и дорогим: стоимость билета в один конец на паром от Кале до Дувра взлетела до небес. Многие прибывали без багажа, в чем были, и даже самые изысканные шелка и надушенные носовые платки тускнели после нескольких месяцев нищеты.

Замечательная книга «Общая история эмиграции времен Французской революции», написанная Анри Форнероном в 1884 году, изобилует анекдотичными эпизодами из жизни французов в Лондоне в 1790-х годах. Так, Форнерон рассказывает историю писателя Рене де Шатобриана, аристократа, которому пришлось жить в съемной хибаре на двоих, где по ночам было так холодно, что спал он под стулом, пытаясь согреться. По утрам он и его французский сосед по лачуге просыпались и думали: «Где же слуга с завтраком?» — и только потом вспоминали, что у них нет ни слуги, ни денег на завтрак. Тогда они кипятили воду и делали вид, будто пьют английский чай.

Английская писательница Фанни Бёрни как-то встретила французскую семью, которой из-за бедности пришлось ночевать в своем экипаже у дверей гостиницы в Винчестере. Ну, это была не то чтобы семья: дело в том, что в экипаже ютились графиня, ее брат, одна знатная дама и любовник графини, к которому она относилась попеременно «то с презрением, то с соблазнительной мягкостью». Фанни Бёрни пишет, что эмигранты со слезами на глазах поведали ей свои жалостливые истории о сожженных замках и убитых друзьях, но самые сильные эмоции у них вызвало признание английской леди в том, что она ни разу не была во Франции.

«Что, вы никогда не видели Парижа? — ахнула графиня. — Какой ужас!»

Фанни Бёрни внесла свой вклад в англо-французскую солидарность, выйдя замуж за обедневшего французского генерала, которого кормила на свои авторские гонорары, но не все бритты оказались столь же великодушны.

Лондонские газеты пестрели рекламными объявлениями о скупке французских драгоценностей, шелка и серебряной посуды. Маркиз Букингемский открыл торгующий поделками эмигрантов магазин, где французские маркизы и графини работали продавщицами по десять часов в день. Предприимчивый Букингем не ограничился магазином — он создал еще и мастерскую гобеленов, наняв на работу 200 священников, — за время Революции около 8000 французских священнослужителей бежали в Англию и, не обладая должными навыками (так же, как и желанием), чтобы работать на англиканскую церковь, были вынуждены искать другой род занятий. Многие из них устроились учителями (на латынь и французский спрос вырос неимоверно) или занялись рукоделием, мастеря деревянные ящики или бумажные цветы.

Один священник пристроился весьма оригинальным образом. Аббат приехал вместе с германской певицей, которая выдавала его за своего дядю. Впрочем, обмануть ей никого не удалось, и вскоре эмигрантское сообщество сплетничало о том, как она угрозами заставляет священника сочинять французские стихи, которые потом продает издателю. Мало того, она еще и поколачивала бедного эмигранта, так что тому оставалось только пенять на себя: «Если уж собираешься обзавестись племянницей, то выбирать ее следует с особой осторожностью».

Беженцы, обосновавшиеся в Британии, жили надеждами, что революционная эйфория во Франции вскоре поутихнет и они смогут вернуться, но самые рисковые пересекали Атлантику, чтобы начать абсолютно новую жизнь в Америке.

Один сильно нуждающийся эмигрант, Брийя-Саварен[83], отправился в Коннектикут, где его приняла на постой американская пара, имевшая четырех дочерей. Это ли не мечта для свободного француза, подумаете вы, но его любовные инстинкты, похоже, заглушал самый примитивный голод. Брийя-Саварен ходил на охоту, но очень часто подстреливал индюшек и белок. Однажды девушки надели свои лучшие платья и спели для него «Янки-дудл». Но, вместо того чтобы ломать голову над тем, какую из хозяйских дочерей раздеть, он, по собственному признанию, «пока они пели, все думал о том, как приготовить подстреленную индейку». И, словно еще раз доказывая, что французов еда интересует больше, чем секс, он добавляет, что «индюшачьи крылышки были поданы в промасленной бумаге, а белок отваривали в мадере».

Брийя-Саварен, казалось, был вполне доволен приютившей его страной. Как-то вечером он обедал в компании с двумя англичанами и с неудовольствием наблюдал, как бритты напиваются до чертиков, пока он смакует пищу. После обеда англичане спели «Правь, Британия!» и вырубились, свалившись под стол. Похоже, английские туристы не слишком изменились за двести лет, прошедшие с тех пор, и именно они в свое время убедили Брийя-Саварена, что по ту сторону Атлантики ему повезет гораздо больше.

Эмигрантам, может, и приходилось несладко среди не таких уж сердобольных бриттов, но в ноябре 1790 года у них появился весьма респектабельный союзник.

Эдмунд Берк, шестидесятиоднолетний бывший член парламента, известный юрист и политик, родился в Дублине, но долгое время заседал в лондонском Парламенте и в 1774 году произнес знаменитую речь о необходимости ослабления диктаторского режима управления американскими колониями. Впрочем, его советы были успешно проигнорированы[84], и два года спустя американцы восстали.