— Наша-то далеко пойдет, — говорила Марфа. — На работе ценят, путевку вон дали в дом отдыха, не то что всякой алкашне запойной. Глядишь, в партию вступит, а там и премии государственные, квартиры и казенные дачи…

Скрутить Василия и подмять его под себя оказалось не так уж сложно. Ему, мягкому и безвольному, было все равно, кому подчиняться: властной матери или активной супруге. Помня, что ночная кукушка все равно перекукует дневную, Ольга действовала исподволь, подталкивая мужа к намеченной цели, не замечая, что он теряет остатки инициативы и вскоре без жены уже не мог сделать банальных вещей: выбрать мебель, съездить за продуктами и даже подписаться на газету или журнал.

Потом родился Сергей, и чрезвычайно довольная Марфа стала воспитывать ребенка на свое усмотрение, балуя его от всей души бабушкиного сердца. Ольга не возражала, потому что деспотичный характер свекрови оказался как нельзя кстати. Та следила за ним, словно коршун, опекая его со всех сторон и, что в те далекие годы было немаловажным, избавив от необходимости сдавать сына в детский сад.

Марфа умерла, когда Сергею было десять лет. Ольга уже дослужилась до хорошего места, выбила себе и квартиру, и дачу, да и Василий оказался на теплом месте в соседнем кабинете, где и прослужил еще пятнадцать лет, а потом умер от инфаркта прямо за рабочим столом.

Ольга помнила, как к ней вбежали люди и стали наперебой тащить ее вниз, совали валидол и все твердили: «Только не волнуйся, все будет хорошо!» А она и не волновалась, потому что не понимала, что происходит. И только увидев в карете «Скорой» восковое лицо Василия, поняла, что налаженная жизнь кончилась.

Сергей к тому времени уже был женат на Ирине, поступив согласно родительскому одобрению, хотя уже тогда эта строгая девочка вызывала у Ольги странное чувство робости и настороженности. Смерть мужа заставила Ольгу отнестись к жизни единственного сына с двойной заботой, поскольку девать ее теперь было некуда. Оставшись одна в пустой квартире, она металась от стены к стене, не зная, кого теперь контролировать, наставлять и подталкивать к желаемой цели. Взлелеянный материнский инстинкт не находил выхода. Ольга не хотела признаваться даже себе, что сама становится похожей на покойную свекровь, которая, как в старом, опостылевшем анекдоте, всегда тыкала невестку носом в сделанное, велела устранить недостатки, а на вопрос отвечала невнятным:

— Не знаю как, но не так!

И теперь, впадая в дрему, мать не знала, как помочь сыну выпутаться из ситуации, в которую он загнал себя сам своим неуемным либидо. И от незнания и беспомощности поднималась в ней темная сила, та самая, что поддерживала много лет в борьбе со свекровью, толкая на отчаянные поступки. Ведь удалось же ей напугать Сережину любовницу! Да так, что та с перепугу пороняла все, что было в руках. Теперь она вряд ли отважится влезать в их семью…

А что толку? Ирина-то все равно не вернется…

Темная злость распирала череп изнутри. Ольга ворочалась в постели, прикидывая так и эдак, что можно сделать для сына, но ни один план не годился. Смириться с предложением Моревых оставить Ирину и Сергея в покое она не могла.

Ольга еще долго думала, как спасти развалившийся брак, пока не провалилась в зыбкий, тяжелый сон. Мысли скакали в ее воспаленном мозгу словно блохи, а потом внутри что-то взорвалось. Она захрипела, судорожно вцепившись в покрывало скрюченными руками, а потом сипло выдохнула воздух в последний раз.

Разумеется, Ирина приготовила ужин, правда, в магазин пришлось спускаться во второй раз, поскольку из квартиры Стеши она автоматически поднялась к себе, закрылась на все засовы, села в прихожей на пуфик и долго молчала, глядя в стену. Не позвони Дима, что уже на подходе, так бы и просидела до самого вечера.

Она спустилась вниз, столкнувшись с ним в дверях. Вместе сходили в магазин, приготовили ужин и съели его в напряженном молчании. Ничего не понимающий Дима пытался ее разговорить, нес чепуху, но потом стал мрачно жевать пересушенную куриную грудку, стараясь производить как можно меньше шума.

— Я, наверное, что-то не то сделал? — спросил он, беспомощно хлопая ресницами.

— Ты тут ни при чем, — вяло ответила она. — Я просто узнала… точнее, догадалась…

Ирина рассказала, как ворвалась в квартиру соседки и что там нашла. Запоздалая реакция наступила только сейчас. Ее затрясло, и Дима немедленно бросился ее утешать.

После они лежали в уютном гнезде из одеяла, прикасаясь друг к другу лениво, кончиками пальцев, словно желая удостовериться, что никто никуда не сбежал.

— Ты как? — заботливо спросил Дима.

Она повернулась на бок, к нему лицом, улыбаясь кончиками губ.

— Лучше. Не знаю, что бы я без тебя делала. Лежала бы и переживала или носилась из комнаты в комнату.

— Ментам будешь звонить?

— Не знаю, наверное. Маме надо сперва рассказать, а уж там как она решит.

— Как думаешь, что с ней будет? — спросил Дима. — Она же старая, вряд ли ее потащат в кутузку, даже если твоя маменька этого захочет.

— Не думаю, что она захочет. Но даже если и так, скорее всего дело кончится психушкой. Ты бы видел, как эта ведьма на меня смотрела! Это было… страшно, и в то же время я ее жалела. Как же надо было себя довести ненавистью, чтобы годами жечь душу изнутри?

Ирина поежилась, вспомнив старуху и эти белесые волчьи глаза, с ненавистью сверлившие ей лоб. Дима немного повозился под одеялом и придвинулся ближе, сунув ногу между ее ног.

— У тебя ноги колючие, — сказала Ирина.

— Правда?

— Правда.

— Тебя это раздражает?

— Нет, мне это нравится. Я люблю к тебе прикасаться.

— Прикасайся, — важно согласился он. Ирина рассмеялась, а Дима, обхватив ее руками, прижал к себе, взгромоздив сверху.

На тумбочке затрясся телефон, выдав неожиданного для этой квартиры Лепса, никак не сочетавшегося ни с интерьером, ни с хозяйкой. От этих высоких потолков с лепниной, строгих лаконичных форм мебели и финтифлюшек в виде гипсовых голов можно было ждать стандартного набора классики, но никак не легкомысленного Лепса с его истеричным визгом. Ирина замерла, повернувшись к телефону, но не двинулась с места.

— Не ответишь? — спросил Дима.

— Нет.

— Ну хоть посмотри, кто звонит. Может, что-то важное.

— Я знаю, кто звонит. Потому и не подхожу.

Дима внимательно посмотрел на ее помрачневшее лицо и тихо спросил:

— Муж?

— Да.

— Ну, все, — фальшиво рассмеялся он. — Надо прыгать с балкона. Какое счастье, что у тебя всего лишь третий этаж.

— Еще не хватало, — фыркнула Ирина, но улыбка на лице угасла моментально. Она скатилась с Димы, перевернулась на спину и уставилась в потолок, поморщившись от привычной боли в позвоночнике. Настроение, вполне оптимистичное минуту назад, снова испортилось. Не хотелось бессмысленно болтать, развлекая себя пустопорожними разговорами. Она никак не хотела признаваться, но с момента происшествия в ночном клубе ее не оставляло предчувствие беды, насторожившейся в засаде, словно голодная кошка.