— Вам нужна помощь?

Тэйн сунула ей под нос удостоверение сотрудницы ЦКЗ, которое добыл для нее Стэнтон.

— Нет, — ответила она. — Мне лишь поручено взять повторные пробы. Мы отслеживаем, как быстро множится количество белков.

Медсестру это объяснение вполне удовлетворило, и она пошла дальше своей дорогой, но Тэйн все равно вздохнула с огромным облегчением. Пока все шло как по маслу. Не будь она так занята, Тэйн, наверное, сейчас молила бы Бога, чтобы антитела начали свою спасительную работу.

Обойдя еще десять больных, она обнаружила Брайана Эпплтона неподвижно лежащим на койке. Глаза он закрыл, но Тэйн, конечно же, понимала, что он не спит, а лишь погружен в опасное забытье на границе двух миров. Еще ей бросились в глаза три глубокие багровые царапины у него на щеке. Когда она закончит, нужно будет привязать ему руки к поручням кровати для его же безопасности. Эпплтон был работником кухни, который порой едва ли не силой заставлял Тэйн хоть что-нибудь съесть во время долгих ночных дежурств. Он прекрасно понимал, что при мизерных зарплатах врачам пришлось бы трудно без бесплатной подкормки, и на столе в приемной постоянно волшебным образом появлялись тарелки с овсяным печеньем, ломтики дыни, соки и кофе.

Тэйн снова задержалась и убедилась, что жидкости ничто не мешает свободно попадать из капельницы в вену на его руке. Потом она попыталась повернуть его так, чтобы легче было прихватить кисти специальными ремнями по обеим сторонам койки.

Глаза Эпплтона открылись.

Он схватил ее за рукав костюма биозащиты.

— Что ты делаешь? — громко спросил он. — Что ты со мной делаешь?

Как можно осторожнее Тэйн высвободила свою руку.

— Помнишь меня, Брайан? Я — Микаела Тэйн. Мне нужно было дать тебе лекарство.

Эпплтон резко сел на кровати:

— Мне не нужно твое треклятое лекарство!

Выражение глаз стало бешеным. Звуковые сигналы с монитора рядом с его койкой заметно участились. Сердце его выдавало сейчас 180 ударов в минуту.

— Тебе нужно снова лечь, Брайан, — сказала Тэйн. Мужчиной он был крупным, но ей случалось справляться и не с такими здоровяками. Она склонилась над койкой, готовая перенести на нее весь вес своего тела. Что с ним такое? — размышляла она. Это и есть аллергическая реакция на антитела? Или тахикардию вызвал обычный у больных ФСБ приступ злобы, стресса и агрессивности? В любом случае необходимо его успокоить.

— Пожалуйста, приляг на минутку и постарайся расслабиться.

Но Эпплтон изо всех сил ударил ее.

— Не прикасайся ко мне, мать твою! — заорал он, когда, зацепившись за тумбочку, она повалилась на пол.

Тэйн буквально почувствовала, как огромный синяк расплывается у нее на голове, но она знала, что у нее есть всего несколько секунд, чтобы встать. Пошатываясь, она поднялась и бросила взгляд на показатели давления

Эпплтона: 50 на 30.

У него развился анафилактический шок.

Нужна была незамедлительная инъекция эпинефрина. Но он уже срывал с себя все трубки. Подступиться к нему теперь становилось задачей весьма сложной.

— Прошу тебя, Брайан, — умоляла она. — Твой организм неправильно отреагировал на лекарство. Позволь мне дать тебе другое.

— Так ты отравила меня! — завопил он, поставив ноги на пол и пристально глядя на нее. — Я убью тебя, сучка!

Тэйн обогнула кровать и бросилась к двери. Крики Брайана эхом разносились по коридору, и скоро другие пациенты уже барабанили в двери своих палат, требуя немедленно их выпустить.

Тэйн направилась к лестнице. Нужно было как можно скорее убираться отсюда. Но в костюме она задыхалась и двигалась медленно. На площадке третьего этажа она практически врезалась в мужчину в больничном халате, стоявшего у начала следующего пролета. Это был Мариано Купершмидт — охранник, несколько дней дежуривший у двери палаты Волси. На Тэйн накатила волна жалости: этот человек годами пытался уберечься от любой инфекции с помощью масок. Но ему и в голову не пришло защищать глаза.

— Отстаньте от моей жены! — выкрикнул он, явно уже достигнув той стадии заболевания, когда начались галлюцинации.

Тэйн попятилась.

— Все в порядке, Мариано, — сказала она. — Это же я — Микаела Тэйн.

Но мужчина со злобным оскалом ухватил ее за нейлоновый воротник биозащитного костюма и столкнул с лестницы. Шея Тэйн сломалась раньше, чем ее тело ударилось о стену на площадке внизу.

«Я взял под свое покровительство дочерей Оксиллы — Одинокую Бабочку и Огненное Перо. Это произошло после того, как Ханиба исполнила волю богов и ножом вскрыла себе горло. Девочки посещают ее могилу, помеченную крестом — символом четырех основных сторон света, каждое второе солнце. Ее самоубийство вызвало удовлетворение среди членов совета при правителе, которые искренне полагают, что Оксилла был принесен в жертву по повелению богов.

Никогда не замечая за мной прежде плотских вожделений, советники до крайности удивились, узнав, что я сделал дочерей Оксиллы своими наложницами. Потемневшее Солнце поверил мне, только когда я объяснил, что планировал возлечь сначала с младшей из двух, а моя прежняя сдержанность объяснялась лишь неутолимой жаждой детской невинности. Огненному Перу я приказал распространить среди девушек Кануатабы слух о том, как покорно ее сестра удовлетворяет мои самые извращенные аппетиты.

Но я также от всей души заверил девочек, что никогда не заставлю их возлечь со мной. А ведь сначала обе очень боялись, что я учиню над ними насилие. Особенно напугана была Одинокая Бабочка, которой всего девять лет, но потом она лишилась зуба, а я остановил кровь из десен, и она посмотрела на меня благодарными глазами, прежде чем излить свою печаль любимым куклам. Старшая привыкала гораздо медленнее. Потребовались недели, чтобы Огненное Перо смягчилась ко мне, и вот уже четыре вечера подряд мы с ней вместе читаем великие книги Кануатабы.

Власть над этими девочками не заставила меня возгордиться. Просто Ханиба оказалась права — я никому не мог позволить опозорить дочерей Оксиллы. Их отец был святым человеком, его семья взяла меня к себе, когда мой отец бросил меня на произвол судьбы. А позднее Оксилла помог мне стать знатным горожанином, и за это я перед ним в неоплатном долгу. Но только я по-прежнему теряюсь, что мне сказать этим детям, когда они всякий раз начинают проливать слезы, побывав на могиле матери. И вообще — мне всегда сложно было понимать женщин.

Я даю им крошки, чтобы кормить мою духовную птицу, которая поселилась с нами в пещере. Ничто так не утешает младшую сестру. Она слишком еще мала, чтобы понимать, каким образом этот ара может быть воплощением моего духовного животного, но его крики всегда вызывают у нее улыбку, и она перестает плакать, пусть ненадолго. Вопреки всем усилиям мне, конечно же, не дано заменить им мать.