созвал своих, дал каждому по ружью и стал жестами разъяснять, как поступить в том или ином случае. Машукулумбе это пришлось явно не по вкусу, и многие даже ретировались.

Не прошли мы и полукилометра, как на пути стало попадаться много дичи. Лееб ранил жеребца-зебру, которого я быстро прикончил. «Выстрелы произвели хорошее впечатление, — рассказала потом моя жена. — Услышав их, великан поспешил удалиться со своими подданными». Когда в дальнейшем мы еще несколько раз стреляли по дичи прямо из лагеря, африканцы просили нас больше этого не делать — так они боялись стрельбы!

Мы постарались извлечь максимум пользы из дружелюбного отношения великана. Вскоре он привел пастушонка, который выгонял в поле наших животных. Всякий раз, как великан приходил к нам, мы снова и снова одаривали его, чтобы перетянуть на свою сторону, причем в роли постоянного переводчика выступал Мушемани. Кончилось тем, что великан стал слушаться даже моей жены. Жаль только, что у машукулумбе вожди пользуются меньшим влиянием, чем где-либо в Южной Африке. При покупке продовольствия, дров и питьевой воды мы благодаря ему платили самую дешевую цену. Моя жена объяснялась с ним на языке сесуто, и он охотно переводил на родной язык нужные нам слова. Важнейшие она тут же записывала. Через несколько дней мы смогли уже разговаривать с машукулумбе и в отсутствие Мушемани.

Оставаясь наедине с великаном, я всякий раз касался столь важного для нас вопроса о носильщиках. После долгих проволочек он наконец сообщил, что решили его товарищи. Их условия оказались еще более невыгодными, чем мы предполагали. Они запросили за переноску поклажи в три раза больше, чем матока, хотя и это уже было немало. Я ожидал, что по мере продвижения на север, то есть в сторону областей, где уже побывали арабские торговцы с восточного побережья, условия оплаты носильщиков будут становиться все более выгодными для нас, на деле же происходило обратное…

Наконец великан в сопровождении еще четырех африканцев согласился отправиться с нами. Уходя, он кричал своим товарищам, чтобы и они шли за ним. Те, к кому он обращался (но далеко не все), нехотя к нам присоединялись.

Примерно в 2 километрах от Босанго мы достигли мутного потока. Река имела здесь 120–150 метров в ширину и 4–6 в глубину.

На заросшем тростником полуострове, лежавшем на 4 метра ниже берега, находилось несколько челнов-однодеревок. Они могли взять не больше двух-трех человек каждый и были выделаны куда хуже, чем у марутсе. Носильщики сбросили тюки на болотистую землю и убежали. Осталось только несколько человек, в том числе и великан.

Вода Луэнге, менее глубокой, чем Замбези, оказалась грязной, темно-зеленого цвета, главным образом из-за того, что берега ее заболочены и продукты гниения больших масс растительности медленно стекают в реку.

Около четырех часов появились лодочники, всего пятнадцать человек. В общей сложности на четыре челна погрузили двадцать восемь тюков. Больше эти ореховые скорлупки, едва вмещавшие двух человек, не выдержали бы.

Крупных животных невозможно было переправлять па челнах. Они плыли рядом, а мы помогали им держать головы над водой, не выпуская из рук повод. Для ослов подобная переправа гораздо опаснее, чем, например, для лошадей или быков, хотя бы из-за пристрастия крокодилов к ослятине. К тому же оба длинноухих вели себя предельно глупо. Они словно делали все возможное, чтобы оправ дать распространенное мнение об их умственных способностях. Особенно Якоб, который все время старался впрыгнуть в лодку, так что мне стоило большого труда не дать ей перевернуться.

Наконец все было перевезено на северный берег реки. Африканцы поспешили уйти — я удивился, что они не побоялись ночью отправиться домой. Мы остались одни, с тревогой думая о том, что нас ждет впереди. Правда, растроганный подарками великан — единственный, кому я мог верить, — обещал вернуться утром с носильщиками, но сдержит ли он свое обещание?

Двадцать шестого июля я проснулся рано. Все мои товарищи еще спали. Вдруг мое внимание привлек крик, раздавшийся на другом берегу реки. И что же — в тростнике показались машукулумбе! Впереди шел великан.

Нам и до 25 июля пришлось пережить немало горьких минут, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что ждало нас впереди. Каждый день вплоть до 22 августа приносил нашей экспедиции новые неприятности.

Сначала правители машукулумбе слишком завидовали друг другу, чтобы предпринять против нас совместные действия. Мы могли бы перестрелять свиту напавшего на нас правителя на глазах у его соседей, и они бы и пальцем не пошевелили, чтобы защитить своих соплеменников. В дальнейшем, однако, когда мы приблизились к северной границе их страны и вожди поняли, что добыча может ускользнуть из их рук, корысть взяла верх над распрями, и вожди племен, обитающих к северу от Луэнге, объединились против нас. Этой возможности я все время опасался.

Поход в Галулонгу

Тропа вела на северо-восток, к селению Галулонга[73]. Мне хотелось обойти его, ибо я знал, что за близлежащими холмами, заросшими высокой травой, тянутся смертоносные болота. Я шел впереди с обеими собачками, за мной — жена, шествие замыкали козы и ослы, которых погонял Мушемани. На десятом километре мы уперлись в вязкое болото. Не имея возможности перейти через него, мы взяли вправо и наткнулись на двух африканцев, охотившихся в высокой траве: один был машукулумбе, другой сказался, к нашей радости, матока. Мы подарили им стеклянные бусы и попросили указать дорогу на северо-восток. Нам ответили, что нужно держаться тропы — это единственная возможность перебраться через болото. При этом африканцы в один голос утверждали, что селения Массанги можно достигнуть только через Галулонгу. Я считал Галулонгу опасной для нас, да и не хотелось делать крюк, а потому я решил идти прямо через болото.

Близость северной границы, забрезжившая надежда на избавление от мук успокоительно действовали на нервы. Мы преодолели опасения, которые внушала болотная вода, проникавшая в сапоги, и взяли курс прямо на север. Пройдя каких-нибудь двести шагов, я убедился, что ни о какой спешке здесь не может быть и речи, каждый шаг давался нам с величайшим трудом. Глубина воды и ила в совершенно заросшем тростником болоте составляла около 60 сантиметров и все время возрастала. Болото было грязно-коричневого цвета и распространяло зловоние. Каждые 50–60 метров встречались термитники, покрытые кустарником и тростником и напоминавшие острова.

Впереди шла теперь моя жена, я погонял ослов, замыкал шествие Мушемани с козами. Нам было трудно вытаскивать ноги из травы и грязи, а животным с их