— Счастливого пути, прославленные арийские герои! — закричал нам вслед один из американских солдат.

Я вдруг вспомнил эсэсовские грузовики, которые видел двумя днями ранее. Теперь стало ясно: они везли пленных к русским.

Я огляделся по сторонам. Американцы, караулившие нас, были достаточно беспечны и не слишком внимательно следили за пленными, поскольку большинство последних были крайне изнурены и покорно ждали своей участи. Они явно не знали, что будут переданы русским. Позади меня и моих компаньонов была доходившая нам по пояс стена, за которой шел заросший кустами откос. Под ним была узкая долина, за которой начинался густой лес, который мог стать идеальным укрытием для беглецов. Осторожно перешептываясь, мы решили, что должны сбежать прежде, чем прибудут следующие транспортные грузовики. Однако в то время как я, художник и фотограф были решительно настроены осуществить это рискованное предприятие, Шмидти колебался. Ему не верилось, что нас действительно передадут русским. Но все-таки мы сошлись на том, что должны бежать: раненый художник первым, за ним фотограф, за ним Шмидти, а последним я.

Адреналин ударил нам в кровь, и сердца забились быстрее. В который раз мы должны были рисковать своими жизнями, чтобы спастись. Когда показались три новых грузовика, мы воспользовались этим отвлекающим моментом, чтобы осуществить задуманное. Художник и фотограф исчезли за стеной незамеченными. Но когда я позвал Шмидти перепрыгнуть через нее, тот отказался:

— Черт, я подожду. Я не хочу больше рисковать своей задницей. Янки не могут сдать нас иванам.

Все мои попытки урезонить его потерпели неудачу. Грузовики приближались, пора было бежать. Для этого оставались считаные секунды.

— Ну и оставайся здесь, домохозяйка! — зашипел я на писаря. — Мы будем ждать тебя полчаса на краю леса.

Я перепрыгнул через стену как раз тогда, когда завизжали тормоза грузовиков. Через несколько минут я соединился с двумя другими своими товарищами, добравшимися до леса. Втроем мы прождали полчаса, но Шмидти так и не появился. Ему предстояло вернуться на родину только шесть лет спустя, после работ в свинцовых шахтах Караганды. Шмидти вернулся оттуда больным и сломленным человеком.

Я и мои компаньоны направились на запад. Мы по-прежнему двигались в дневное время, но при этом делали все, чтобы не наткнуться на американские патрули. Как-то раз нам довелось идти в обход небольшой деревеньки. Сделав большой крюк, мы вдруг были атакованы людьми, худыми, как скелеты, на которых были лишь обрывки одежды. Между ними и нами завязалась жестокая драка. Но, к счастью, нападавшие были столь слабы, что мы смогли отбиться от них, не получив серьезных ран, стоя спиной к спине и нанося удары кулаками по истощенным телам и лицам. Правда, в этом "рукопашном бою" мы потеряли большую часть своей поклажи, которую атаковавшим все-таки удалось сорвать с нас. Странное нападение закончилось так же внезапно, как и началось. Словно злые духи, люди, похожие на скелеты, исчезли в кустарниках. С трудом переводя дух, мы стояли озадаченные, ища разгадку этого странного происшествия. В итоге мы сошлись на том, что это, должно быть, были вырвавшиеся на свободу обитатели психиатрической лечебницы. Только через несколько месяцев я узнал, что мы столкнулись с бывшими узниками немецкого концентрационного лагеря, которые сбежали от охранников и занимались грабежом в окрестностях. Случайно услышав об этом, я ощутил странную смесь вины и убежденности, что я и мои товарищи все равно должны были защищать себя.

На следующий день после нападения мы достигли города Линц, который был буквально наводнен беженцами. Там мы сумели пристроиться в кузов переполненного грузовика "Опель Блиц", но после того, как мы отъехали от города на несколько километров, наше путешествие вдруг закончилось на американском дорожном контрольно-пропускном пункте.

Все, кто находился в грузовике, были выстроены вдоль дороги и подверглись обыску, на этот раз крайне тщательному. Американцы забрали все, что приглянулось им в качестве сувениров. По приказу раздраженного сержанта, все мужчины оголили свою грудь, чтобы американские солдаты могли проверить, нет ли у них татуировки под мышкой, которая наносилась эсэсовцам*.

После этого мы должны были ждать, сидя на краю дороги. До конца дня все мужчины призывного возраста, двигавшиеся по этой дороге, останавливались и обыскивались. После чего им приказывали присоединиться к остальным дожидавшимся своей участи. Вечером всем задержанным, которых теперь было уже более сотни, приказали залезать в грузовики, которые повезли нас обратно на железнодорожную станцию в Линце. Там нас затолкали в вагоны для перевозки скота. В ту же ночь мы были доставлены в фильтрационный лагерь под Мауэркирхеном. Десятки тысяч бывших солдат Вермахта были собраны там под открытым небом. Но американцы вскоре осознали, что не смогут обеспечивать питанием такую огромную массу людей. Поэтому всего два дня спустя они начали отпускать раненых, которые могли идти. В этой неразберихе я и фотограф, утверждавший, что мы все трое из одной деревни, были отпущены вместе с раненым художником, чтобы мы могли оказывать ему помощь в пути.

Из Мауэркирхена нас на грузовике довезли до Гармиш-Партенкирхена и высадили на железнодорожной станции. Мы были свободны! Мы снова могли сами распоряжаться собственными жизнями, даже если еще не до конца это осознавали. Нашей первой задачей было поместить художника в госпиталь. Сделав это, мы собрались отправляться домой. Мы увидели, как от станции отходил переполненный поезд: люди сидели даже на крышах вагонов и стояли на подножках. Я вглядывался в состав, не веря своим глазам. На крыше последнего вагона сидел Викинг! Он тоже потерял дар речи. Мы узнали друг друга абсолютно одновременно. Викинг помахал мне и, приложив правую руку к своей кепке (на которой, что удивительно, по-прежнему красовалась кокарда с эдельвейсом), в последний раз по-военному поприветствовал меня. Инстинктивно я сделал то же самое и продолжал смотреть на поезд, пока тот не исчез из поля зрения. Мне больше никогда не было суждено встретиться с Викингом, но я не позабыл его.

Через несколько часов я стоял около родительского дома в небольшой деревеньке под Миттенвальдом. Все дома вокруг выглядели настолько тихими и спокойными, что, казалось, они проспали всю войну. Было 5 июня 1945 года. Йозеф Оллерберг прошел через ад и уцелел, оставшись практически невредимым. Невредимым в физическом плане. Но мое сердце стало израненным и огрубевшим. Пережитая мной война навсегда осталась со мной.

За горами забрезжили первые лучи рассвета. Я пришел в себя от тяжелых воспоминаний и вдруг осознал, что сжимаю указательный палец своей правой руки. Тот самый палец, который принес смерть такому огромному количеству врагов. Я стал задавать себе вопросы, которые задавал много раз прежде. Было ли правильным делать то, что сделал я? Был ли у меня какой-то другой выбор в тех обстоятельствах? Была ли какая-нибудь разница между моей собственной борьбой за выживание и такой же борьбой со стороны убитых мною врагов, которые оказались в такой же ситуации и подчинялись тем же беспощадным законам войны? Это были вопросы, на которые младшему капралу никогда не суждено найти ответов. У рядовых пехотинцев не было выбора. Им оставалось только либо сражаться, либо погибнуть.