«Это твоя вина».

Агафья не верила в свою виновность и полагала, что эта часть предсказания неправильна, но во все остальное она верила безоговорочно и была готова взять на себя ответственность за исправление ситуации. И даже нынешнее скромное ее участие в происходящем все больше и больше настраивало ее на поиски ответа… и решения.

Они закончили молитвы, разомкнули руки и запели гимн. Но в их пении не было былого энтузиазма, и они больше не вкладывали в него никаких чувств, потому что уже знали, что и это Очищение прошло безрезультатно, поэтому в их пении ясно слышалось разочарование.

После того как все закончилось, молокане даже не стали ничего обсуждать. Все чувствовали себя разочарованными и раздосадованными. Попрощавшись, они разошлись по домам.

На этот раз домой ее вез Семен, и Агафья боялась, что он начнет вспоминать былое и обсуждать вещи, которые она обсуждать совсем не хотела; но, к счастью, они благополучно промолчали всю дорогу до дома, а потом вежливо, но сухо распрощались.

В эту ночь Агафье приснился Яков.

Священник приснился ей молодым, таким, каким был во время их первой встречи, и он стоял на коленях перед статуей, похожей на Dedushka Domovedushka. Он что-то бормотал, произнося молитву, но она была ни на русском, ни на английском, ни на испанском, ни на одном другом из языков, которые Агафья понимала. Яков был одет в рубашку с короткими рукавами, и его тонкие руки были чисты от морщин и возрастных пятен.

Себя Агафья тоже видела молодой и чувствовала свою радость от того, что видит его, но боялась подойти к нему поближе.

– Яков! – позвала она. – Яков Иванович!

Тот повернул голову и посмотрел на нее через плечо, и она увидела, что у него нет лица. Ни глаз, ни носа, ни рта – только гладкая чистая кожа. Он отчаянно жестикулировал, махал ей руками, пытаясь, по-видимому, что-то сообщить, но она не понимала, что он хочет сказать. Статуя, стоявшая позади него, начала вдруг смеяться. Жестикуляция Якова становилась все хаотичнее, а смех статуи – все громче. Сама статуя была абсолютно неподвижна, и только рот ее непрерывно открывался и закрывался, и скоро смех стал таким сильным, что по щекам статуи покатились слезы, лившиеся из ее холодных каменных глаз…

– Выглядишь ты совершенно ужасно.

Джулия кивнула и посмотрела на свое отражение в антикварном зеркале на стене. Она плохо спала после своего визита в Рашнтаун – во сне ей докучали образы карликов и теней и звуки старческого смеха.

– У тебя что-нибудь случилось? – спросила Деанна.

– Нет. Просто устала немного, – покачала головой Джулия.

Она не стала рассказывать своей подружке о том, что произошло, хотя и не могла понять почему. В тот вечер, когда они лежали в постели, а дети уже спали, она все рассказала Грегори. Но муж или не поверил ей, или ему было все равно – сложно было сказать, что именно. Он предложил ей слабую и неубедительную поддержку, похожую на те вежливые банальности, которые они говорили детям, когда у тех случались кошмары. Такое отношение с его стороны настолько разозлило Джулию, что она просто замолчала и закрылась, так и не сделав попытки объяснить ему, что ей пришлось пережить.

Она могла бы рассказать об этом своей свекрови и обсудить все с ней, но та была полностью погружена в какие-то церковные дела и проводила больше времени со своими старыми молоканскими приятелями, чем с семьей, а Джулии совсем не хотелось привлекать к этому церковь.

Хотя иногда она думала, что это, возможно, было бы наилучшим решением проблемы.

Деанна казалась естественным кандидатом на обсуждение этой проблемы, но что-то останавливало Джулию. Она не знала почему, но чувствовала, что ей будет трудно рассказывать Деанне о том, что с нею произошло. Может быть, это было ее врожденное нежелание верить во что-то, что находится за пределами материального мира, и то, что ее подруга всегда разделяла этот ее подход; может быть, она все еще не чувствовала себя настолько близкой с Деанной, чтобы открываться перед нею до такой степени и подставляться под возможные насмешки, но она чувствовала, что это что-то другое… со стороны, что сейчас влияло на ее поведение. Это влияние никак себя не проявляло, и у нее не было никаких доказательств его существования. По сути, все ее чувства были абсолютно естественными, как будто были продуктом ее собственной психики – но умом она ощущала какие-то провалы в памяти, какие-то эмоциональные реакции со своей стороны, которых, по идее, не должно было быть, но которые тем не менее были.

Эта мысль чуть не заставила ее все рассказать Деанне – просто для того, чтобы доказать самой себе, что она может, что это ее собственное решение и что ничто не сможет ее остановить.

Чуть не заставила.

Ее нежелание говорить о событиях в Рашнтауне было сильнее, чем желание освободиться от этого нежелания, и Джулия продолжала молчать, так и не поняв, то ли это ее собственное решение, то ли это решение внушено ей со стороны.

Они зашли в антикварный магазин и провели там около двадцати минут, пока всё не осмотрели. Деанна купила кизиловую тарелку и соусник от Гомера Лафлина[63]у пожилой женщины, стоявшей за прилавком.

Вместе с Деанной они прошли мимо «Отопления и сантехники Дэйла» и остановились около букинистического магазина. Деанна купила там старый роман Филиппа Эммонса[64], а Джулия выбрала поваренную книгу Пола Прюдомма[65].

К тому моменту, как они покончили с покупками, подошло время окончания занятий в школе, и Джулия попросила свою подругу подбросить ее до дома, чтобы она могла попасть туда раньше Адама и Тео.

– Какие планы на завтра? – поинтересовалась Деанна.

Джулия виновато улыбнулась.

– Мне уже давно пора заняться книгой, правда, – сказала она.

– Слишком много развлечений за последнее время, а? – рассмеялась Деанна. – Ответственность, впитанная с молоком матери, не дает спать спокойно?

– Да, что-то вроде того.

– Что ж, удачи тебе. Позвоню в четверг. Может быть, выйдем на ланч вместе.

– Звучит заманчиво, – кивнула Джулия.

Она помахала вслед отъехавшей машине и вошла в дом.

Мать Грегори спала у себя в комнате. Поняв, что в ее распоряжении есть какое-то время, Джулия достала свою тетрадь и добрых полчаса работала над возможной концовкой для своей детской книги, пока не появились Адам и Тео.

За это время ей в голову не пришло ни одной жуткой мысли.

В тот вечер все они собрались за обеденным столом. Впервые за последнее время все шестеро уселись за стол в одно и то же время.