Если жить, то уж до смерти.

Если смерть – то ради жизни.

Он вспомнил: начмед их, бывало, писал стихи. Замполиту в газету отправлял. Печатали, шутили, даже премию как-то дали. «Подающим надежду…». А умер – и забыли. И газеты той больше нет, и гарнизона, и…

Пролетела жизнь – и канула в бессмертие. Хорошо хоть сын у него есть, есть, кому вспомнить, у начмеда не было никого. Вся семья погибла в аварии. В отпуске. В одночасье. Судьба.

Страшная штука жизнь: и на мир бы не глядел – тошно, и пожить хочется, и умереть тихо так, чтобы незаметно, без боли. Как мать его, говорят, во сне умерла. Хотя кто знает… Может, просто утешали соседки…. На похороны-то он опоздал. Девять месяцев был в походе, а она на третий после их выхода умерла. Море. Многое отняло у него море, хоть и не променял бы свою жизнь на другую. Знать бы… Тогда…

Говорят, покой приходит даже к воспаленному разуму. А к совести? А совестью столько не мучаются, чтобы всю жизнь не спать.

Наворотили они делов. Накаркали вороны. Детей, внуков жалко. Он-то свою жизнь прожил, пожил как следует, если разобраться. После такой жизни и в бессмертие не страшно шагнуть: человеком был, человека в себе не предал, держался своих принципов.

– Дотерпеть бы…

– Ты чего? Плохо? Тошнит? Тазик принести? – беспокойно коснулась его плеча Зина.

– Не надо. Сон дурной увидел.

– Ляг поудобнее да прогони его. Завтра на завтрак яйца сварить или кашу с сосисками? Что будешь?

– Все равно. Давай яйца. Давно не ели. Надоела каша.

– А говоришь, все равно.

– Начала…

– Тьфу, давай спать, пока не поругались.

– А я и не ругаюсь.

– Да ну тебя.

Всегда с ней так: заведется, из-за чего сама не знает. Вздохнул. Жаль, что с его места окна не видно.

Звезды…

Надо будет убрать с подоконника этот дурацкий цветок. Постоял летом, защитил их от жары – и хорош. На ночь душе простору хочется. Належится он еще в гробу. Под цветами.

«Если выпишут тебе гроб-то, без паспорта».

Недовольный, повернулся на бок, не поддался искушению: внутреннее ехидство – от беса. Много оно бед людям принесло, он сам видел: и не хочет человек, а неймется, своими руками хорошее рушит, правду так скажет, что самого воротит, ссоры, крик, теснота.

«Не похоронят, так сожгут. Все польза земле. Не бросят в беде. Люди все же кругом».

«Люди? Да разве это люди?..»

Ничего, на похороны он свои отложил давно. Выпьют, помянут. А там их совесть рассудит. Время лечит. Жаль, что у него мало времени: не затянуть рубец предательства на душе такой, не скрыть под коркою.

«Уходим в вечность… Наше дело – наше бессмертие».

А кому нужно бессмертие, если его нельзя использовать?

Дети, внуки…

Для них его уже словно и нет. Хорошо, что есть Зина. Живой человек рядом. Хотя и надоедливый. Да он и сам не подарок. Зато сообщит, кому надо, если что…. Зина теперь – это и есть его паспорт. И паспорт, и память, и телефонная книга. Самый что ни на есть живой документ. Другого, видимо, не заслужил. Не сподобился….

Значит так нужно…

По-разному люди умирают. И помнят их редко. Всех не упомнишь. И вспоминают…

Дыхание подруги делало свое дело. Сладко спится вдвоем. Не бессмертие страшно, одиночество. В одиночестве человек становится мнительным, тревожным. Вот он и размяк. А что случилось?.. Пустяки…. Вертится Земля? Вертится. Живут люди на ней? Его люди? Живут. Так что же он к ним привязался?.. Мало ли чего на свете не бывает. Наладится, выровняется все. Руки, ноги, голова у молодых есть. Жизнь есть. Мир есть. Все. У них с Зиной такой роскоши не было. И ничего – прожили. И счастье было, и у них будет. И радость, и слова, и бессмертие. Вот только бы уйти ему по-человечески и пожить напоследок по-человечески – большего не надо. О том и прошу. Черт с ним, с бессмертием. Здоровья бы немножко…

Потушил он в туалете свет, али нет?..