В детстве Леля мечтала быть похожей на бабку – так оно и случилось. Все говорили: «Вылитая Дуся, просто одно лицо!»

А дед улыбался: «Ну и слава богу, что лицом ты пошла в Дусю! Только вот сердце и мозги подбери, детка, мои! Дуся-то наша… Ну, ты сама понимаешь…»

Бабка была человеком прохладным – к дочери и внучке особенно. Единственным, кого она обожала без меры, был их с дедом сын, Николай. Но бабкина безумная любовь и дедовы старания оказались напрасными и не уберегли его – погиб Лелин дядька совсем молодым, лет тридцати. Загульный был, выпить любил, покуролесить. Бабник, картежник, игрок. Выпал пьяным из окна в какой-то хмельной компании.

Бабка вскоре отправилась за ним – пережить смерть любимого сына не смогла. Дед Семен остался один. Нет, не один – всегда повторял: «У меня осталась одна страсть – моя Лелька! – И грустно добавлял: – Вылитая Дусенька, девочка моя…»

Дед больше не женился, хотя «подружки» у него случались – то соседка по даче, то клиентка. Он тогда еще «сидел» на Преображенке. Женщин своих дед семье не представлял, скрывал. Но Леля следы их пребывания обнаруживала: то халат в ванной, то бигуди. То кастрюльки с борщом и котлетами.

К деду она приезжала раз в неделю, тогда он уже не работал – глаза подводили. Вместе ходили гулять и обедать – непременно в ресторан, это был закон, непреложное правило и традиция.

В близлежащих ресторанах его знали метрдотели и официанты, уважали за щедрые чаевые и видели в нем «своего». Приветствовали бурно и радостно, чем дед очень гордился и многозначительно приподнимал пышные брови: видишь, Лелька, как меня уважают?

Внучка вздыхала, ей было смешно, но кивала.

Заказывали пышно: закуски, икра. Непременно пара бокалов шампанского. Это называлось «за встречу». После обеда шли пешком, и дед покупал ей букет цветов. «Маленькой женщине», как он говорил. Ну и, конечно, подкидывал деньжат. Это всегда было студентке не лишним.

Дед Семен уговорил ее идти в пищевой – не в торговлю, такой участи он для нее не хотел, но «при продуктах». «Лелька, всегда будешь сытой! И люди всегда будут есть, что бы в стране ни случилось».

Она долго сопротивлялась, слишком неромантичной казалась ей эта профессия. Выпросила всего лишь факультет – технология хлеба, кондитерских и макаронных изделий.

Грело слово «кондитерских». Сладкое она обожала. Дед Семен тоже был сластеной – его карманы и ящики всегда были полны конфет. Могли за один присест, один «чай», съесть полкило.

Но дед любил шоколад горький, а Леля молочный, сладкий, как и положено юной девице. Дед говорил: «Жизнь, Лелька, – горький шоколад. Вроде бы и горько, а все равно – шоколад!» И заливисто смеялся. А внучка не понимала – тогда еще не понимала.

Дед, как всегда, оказался прав: много раз она потом сказала ему «спасибо». Спасибо за профессию, которую она, как ни странно, полюбила. Дед успел выдать ее замуж, хотя жениха не принял. Совсем. «Слабоват он для тебя, Лелька! Да и вообще – слабоват!»

Она, конечно, обижалась. Еще бы! В мужа своего была влюблена страстно и сильно. На деда махала рукой: «Ой, кто б говорил! А Дуся твоя? Тоже мне, подарок!»

Дед рассердился: «Ее уже нет, моей Дуси! И обсуждать ее я с тобой не намерен. Точка».

Позже, после его смерти, Леля поняла: дед Семен был самым близким и дорогим человеком. И любил ее больше, чем все остальные. Слава богу, ее дочку он тоже дождался. Но одна история ее мучила всю жизнь – она отказала ему в самой малости: назвать дочку в честь бабки. Дед упрашивал, чтобы назвали Дусей.

А она возмущалась.

Господи, какая Дуся? Как можно в наше время дать такое вот имя? Дед, ты спятил? Как моя дочка будет жить с этим именем? Дуся, господи… Дед, ну ты пойми!

Он понял… Или сделал вид, что понял. Но обиделся крепко. До конца жизни обиделся, хотя и виду не подавал. Точнее, старался не подавать. Только растерянно спрашивал: «А что, Катя лучше, чем Дуся?»

Вправду не понимал? Она раздражалась и объясняла. Потом подумала: дурой была! Действительно: какая разница? И вскоре мода пошла на всех этих Дусь и Глаш.

Рассказала дочке, и та рассмеялась: «Мам, а ты зря! Вот было б прикольно! Дуся! Нет, ты прикинь!»

А прикидывать было поздно – деда Семена давно уже не было на этом суетливом и беспокойном свете. Но успехи внучки он заметить успел. И с радостью повторял: «Да! Мозгами в меня! И душой! Умеешь любить! Но… как-то… не тех… Совсем в меня, ох… И как так сложилось?»

Кстати! Когда начиналось ее первое печенье и «маминлад» – так называла мармелад ее Катька, – дед ей помог: деньжат подкинул прилично. А вот когда она «раскрутилась» и пошла дальше и вверх, в помощи отказал. Сказал: «А нет, Лелька! Я ж теперь пенсионер! Ку-ку денежки. Все отдал, пустой я, Леля! Давай сама, раз такая смелая!» «Все тебе мало», – ворчал он. Не осуждал, но боялся за нее. Все понимал про те времена. Бизнес свой «мармеладный» она начала, конечно же, в перестроечные годы, отработав несколько лет «на дядю», – после института попала на кондитерскую фабрику, лучшую, как считалось, не только в Москве, но и во всем СССР. Так считалось. Хотя Леля часто с этим спорила: прекрасные кондитеры были и во Львове, и в Куйбышеве, и в Риге, и в Гомеле.

Опыта набралась достаточно, ну и решилась…

И еще – в маленьком цеху, где она начинала, ей было тесно, хотелось большего. Не только из-за денег, но и для души. Хотелось рискнуть, попробовать: а вдруг смогу? Неохота до конца жизни оставаться с печеньем и вафлями. И свою лавочку скоро прикрыла – с облегчением и благодарностью «маминладу». Тогда уже у них появилась и хорошая квартира – взамен дедовой однушки в Орехове. И машина. Тогда казалось, шикарная – перламутровая и навороченная «бээмвэха», разваливающаяся, правда, но на ходу. Тогда все выпендривались и пересаживались в иномарки. Ну, и она, соответственно.

А муж гордо продолжал рассекать на старой «пятерке»: мне эти твои выпендрежи по барабану! Кривил губу, морщился. Брезговал. Слушать про ее разборки с бандитами не хотел: «Мне это противно, Леля».

А она и не обижалась: да, он такой! Честный и неподкупный.

Но кто без грехов и недостатков? Вот именно! И кстати, честность его – достоинство! А все эти размышления деда по поводу того, что мужчина должен кормить семью, и точка, иначе он не мужчина, устарели.

И почему ее муж должен соответствовать представлениям деда Семена о мужском долге и мужском характере?

Леля мечтала о шоколадной фабрике – своей, личной. Черный шоколад, белый. Горький и сладкий. И название придумала – «Зебра». Черная полоса – горький, белая – сладкий. Потом зебра стала символом фабрики, ее фирменным знаком. Красовалась, полосатая, на этикетках. И даже стояла в холле офиса – огромная, глянцевая, гладкая, метра три в высоту.

Ну и рискнула тогда, взяла огромный, неподъемный кредит. Дед был еще жив, наблюдал. Ничего не комментировал, как это делал обычно. Но когда у нее получилось, счастливо выдохнул: «Молодец, девка! Не растерялась! Не ошибся в тебе!»