Была еще ночь, но Эрван различил площадь, окруженную темными стенами, магазинчиками, которые, казалось, были вырублены прямо в скале. Он поискал зеленый крест. Конечно, аптека была закрыта. Он застегнул дождевик и изо всех сил забарабанил в дверь рядом с витриной – жилище хозяина дома.

Удостоверение заменило ему рецепт.

– Дайте мне что-нибудь от боли, самое сильное, какое у вас есть.

Аптекарь, еще не совсем проснувшийся, выложил таблетки, сироп, мази, ампулы для инъекций и зашелся в инструкциях: частота и количество приемов, нежелательные побочные эффекты… К каждому средству он присовокуплял совет вроде:

– Только ни в коем случае не садитесь за руль после приема…

Эрван расплатился и взял все. В машине он заглотил дозу, которая показалась ему разумной, вколол еще одну и обмазался анестетиком. Эффект плацебо или нет, но по возвращении в К76 он уже чувствовал себя лучше.

* * *

Добравшись до своей комнаты, он встал под душ и стоял, пока в баке не кончилась горячая вода. Оглушенный болеутоляющими, с непрекращающимися позывами к рвоте, он чувствовал, как ванная комната раскачивается вокруг него.

Переодевшись, он отправился к Винку, который тоже не ложился. Помимо самоубийства адмирала, полковник только что узнал, что родители Виссы дали интервью газете «Уэст-Франс» и выйти оно должно сегодня утром. Копия уже лежала у офицера на столе. Копты выложили все. Жестокость ритуала посвящения. Царящая в К76 неразбериха. Запоздание, с которым воздушно-морская школа известила о драме. Они также намекнули, что существует и другая возможная версия гибели их сына. Которая подразумевает преступление, а не случайность.

Винк собирался отбыть на кризисное совещание с тем, чтобы подготовиться к пресс-конференции. Следовало разрядить обстановку, изобразить полную гласность, признать главное: расследование отныне ориентировано на версию предумышленного убийства, в котором, безусловно, замешан Ди Греко.

Полковник казался не слишком опечаленным исчезновением адмирала – в его сознании тот и так давно уже был мертв. Нечто вроде зомби, который отравлял существование школы своими эзотерическими разглагольствованиями и культом стойкости.

Несколькими словами Эрван подвел итог тому, что произошло на авианосце. На данный момент добавить ему было нечего. Без всякого сомнения, Невё, криминалист-аналитик, подтвердит факт самоубийства – следы пороха на пальцах, направление выстрела, вычисленное по конфигурации раны и выплеска крови. Он упомянул также о записке, оставленной Ди Греко, но Винка она вроде бы не заинтересовала: он торопился выпроводить полицейского и закончить текст своего выступления. Эрвана не пригласили ни на совещание, ни на пресс-конференцию. Армия стремилась продемонстрировать, что держит расследование под контролем и сотрудничает только с жандармерией: фуражки и кепи предпочитали держаться своего узкого круга.

В семь тридцать он снова оказался во дворе школы, с чувством внутренней опустошенности и желанием на все плюнуть. Дождь так и не переставал. Флаги по-прежнему были спущены – интересно, по Виссе или по Ди Греко? Этот вопрос потянул за собой следующий: дошла ли уже новость о самоубийстве до курсантов?

Чтобы проверить, он решил зайти в столовую выпить кофе. Пересек через двор – времени как раз хватило, чтобы промокнуть до костей, – и проскользнул в полутьму помещения. Едва можно было различить курсантов, которые ели молча, не обмениваясь ни единым словом. Линолеум на полу, стены из ПВХ, пластиковые столы – все, казалось, сошло с конвейера безнадежности.

Тишина была красноречивой: да, новость дошла. Эрван и двух шагов не сделал, как узнал своих вчерашних врагов – Горса и его приближенных гвардейцев. Он подошел к стойке, налил себе кофе и взял пару едва размороженных круассанов. Держа поднос, как в заводской столовке, он огляделся, якобы в поисках места, потом двинулся к столику противника:

– Я могу присесть?

Никакого ответа. Он взял стул и устроился, как если бы его пригласили. Отхлебнул кофе, откусил от круассана. Военные пристально его разглядывали.

Оглушенный болеутоляющими, Эрван в свою очередь рассматривал их из туманного далека. На другом конце стола сидел Горс, весь в повязках, – избитый, но не больше его самого. Физиономия застыла в мрачном оскале, словно его хватил лицевой паралич.

– Доволен собой, шлюшка поганая?

Левый глаз Лиса был все еще налит кровью. В царящем полумраке можно было поклясться, что глаз у него всего один и остался.

– Мне жаль, – ответил Эрван.

Бессонная ночь вкупе с болеутоляющими лишала его минимума красноречия, которого требовала ситуация.

– Тебе жаль? – повторил Горс, хлопая по столу.

– Расследование продолжается. Мы…

– ТЕБЕ ЖАЛЬ?

Пилот вскочил со сжатыми кулаками. Эрван отодвинулся вместе со стулом: и речи не могло быть об ответном матче. Одним взмахом Горс смел со стола посуду с приборами и кинулся на Эрвана, который едва успел отпрыгнуть назад. Он уже решил, что быть ему битым, но по неясной причине остальные придержали своего вожака. Подоспели курсанты от других столов. Зверя, который по-прежнему орал и бил ногами воздух, усмирили.

Эрван направился к выходу, окончательно проникнувшись убеждением: «Кэрверек» переживал двойную драму – исчезновение новичка, самоубийство ветерана, – но все это не вязалось со специфическим безумием убийства Виссы. Ответ лежал вне стен К76.

Он не успел и шага ступить наружу, как нос к носу столкнулся с Бранелеком, бережно прячущим под полой плаща ноутбук.

– Мне удалось открыть ту папку под замком! – заявил он с триумфальным видом.

В лэптопе Савири не было ни зашифрованных посланий, ни религиозных заговоров, ни военных тайн. В запароленном файле копт просто поместил все свои чаты и мейлы с единственным, но избранным собеседником: самим Ди Греко.

Хронологию их общения вычислить было несложно: когда Висса узнал, что прошел первый этап отбора и принят на тестирование в школу, в начале июля, он связался с адмиралом по почте – без сомнения, чтобы выразить свой восторг и энтузиазм; адмирал ответил ему по мейлу, положив начало настоящей переписке.

Поначалу довольно сдержанный, Долговязый Больной быстро проникся к курсанту искренним расположением, не скупясь на советы и предостережения. Подобный тон не соответствовал тому представлению о личности адмирала, которое сложилось у Эрвана, но возраст и болезнь могли смягчить старого волка. Если только речь не шла о ловушке… Как бы то ни было, в стиле этих посланий он узнавал торжественность, которая поразила его при их первой встрече: Ди Греко писал тем же серьезным и сентенциозным слогом.

Эрван перешел к сообщениям за август. Слова поддержки превратились в приказы, в проповеди. За несколько недель Ди Греко умудрился совершенно промыть мозги пареньку. «Открытые письма молодому пилоту» отныне звучали как чисто идеологическая обработка перед тем, что Ди Греко называл «крещением». Адмирал хотел знать, согласится ли Висса на параллельное обучение… У Эрвана не было времени прочесть все, но он догадывался, что мэтр уже увлекал своего ученика на дорогу к боевому furor.