тем больше воздух пахнет рекой Блэкстоун и растущими вокруг нас растениями, и тем меньше в нем ощущается запах дороги и плавящегося асфальта. Вокруг нас порхают бабочки-монархи и неуклюжие, тяжеловесные шмели.

Внизу извилистой тропы растёт пара деревьев, но в их тени не намного прохладнее, чем на солнцепёке. Я прикидываю, насколько мы отдалились от машины, и получается что-то около пятидесяти шагов. Теперь перед нами расстилается широкая каменистая поляна. Между гранитными валунами разбросаны участки ила. Дальше виднеется река цвета горохового супа, вода в ней такая спокойная, что кажется, будто она никуда не течёт. Я замечаю трёх черепах, безмятежно загорающих на бревне, и указываю на них Абалин. Радужные стрекозы низко скользят над горохово-зелёной рекой, а воздух пульсирует от песен цикад и прочих насекомых. Время от времени какая-нибудь рыба подплывает к поверхности воды, вызывая на ней лёгкую рябь. Позже, спустя несколько часов, меня посетит мысль, не было ли это самое место, где Салтоншталль делал наброски, когда заметил женщину, вышедшую из лесной чащи с другой стороны реки.

Абалин присаживается на один из валунов и вытирает пот с лица передней стороной своей футболки. Затем она достаёт сигареты и закуривает одну, так что теперь к витающим в воздухе запахам добавляется аромат табака.

– Так что же мы ищем, Имп?

– Может быть, мы ничего не ищем, – устало отвечаю я. – Может, мы просто любуемся видами.

Абалин устало качает головой и переводит взгляд на реку.

– Это полная чушь, – бросает она. Последнее слово она произносит с лёгким шипением. Звучит так, словно это произнесла какая-то нетерпеливая змея, если бы змеи умели говорить. С характерным посвистом, который издаёт мелькающий между клыками раздвоенный язык. Она продолжает сидеть на своём камне, а я стою рядом. Не знаю, сколько времени так продолжалось, но, думаю, не больше двадцати минут. Да, максимум двадцать минут.

– Имп, здесь не на что смотреть, – говорит Абалин умоляющим тоном, в котором слышится немой вопрос: «Может, нам уже убраться отсюда к чёрту?» Вслух она добавляет: – Думаю, у меня вот-вот случится грёбаный тепловой удар.

И тут я замечаю в грязи следы. Должно быть, они были там всё это время, но я была слишком занята осмотром реки и деревьев на другой стороне, чтобы обратить на них внимание. Они маленькие, изящные, с длинными пальцами. Их мог бы оставить ребёнок, пришедший сюда поплавать. Во всяком случае, так говорит Абалин, когда я обращаю на них её внимание. Они выходят из воды, а затем снова там исчезают, описав на берегу полукруг. Кажется, что они не достигают тропинки, ведущей обратно к шоссе. Но, пытаюсь убедить себя я, возможно, грязная тропа слишком твёрдая и сухая, чтобы босые ноги могли оставить на ней следы.

– Поехали, Имп. Нам пора домой. Нужно выбираться из этой жары, – говорит Абалин, бросая окурок в реку. Она встаёт и очень нежно касается моего локтя.

Я прижимаю блокнот к груди и ещё пару минут рассматриваю следы, «Морская кадриль» в моей голове звенит громче крика цикад среди деревьев. Я думаю о том, как увидела Еву (или мне это только показалось) в тот день на Уэйланд-сквер, и о том, что она была тогда без обуви.

– Прости, – виновато произносит Абалин. – Если это тебе не помогло, извини.

– Это ты извини, что я тебя сюда притащила, – отвечаю я, и мой голос звучит как-то странно, в нём ощущается некий ритм, поскольку я тщательно подбираю каждое слово между слогами грохочущей в моей голове «Морской кадрили».

– Когда мы вернёмся домой, пообещай мне, что позвонишь своему врачу, хорошо?

Я этого так и не сделала. То есть никому потом не позвонила. Но я позволила ей отвести меня обратно к машине.

КУЛЬМИНАЦИЯ

Акт третий: Семь китайских братьев

После поездки к реке лучше мне не стало. То есть досаждающая мне уховёртка[68] никуда не делась. Это выражение бабушки Кэролайн – она использовала его в тех случаях, когда в голове намертво застревали какие-нибудь песни или мелодии из телерекламы. Я уверена, что она назвала бы засевшую у меня в голове «Морскую кадриль» такой уховёрткой. Кроме того, я помню эпизод телешоу «Ночная галерея», которое смотрела, когда жила с тётей Элейн в Крэнстоне. В этом эпизоде один мужчина платит другому мужчине за то, чтобы тот подсадил уховёртку в ухо ещё одному мужчине, его романтическому сопернику. Но возникает путаница. Уховёртка по ошибке попадает в ухо человека, заплатившего исполнителю, и откладывает яйца в его мозгу. На самом деле уховёртки так не делают, то есть не проникают в человеческий мозг, чтобы отложить там яйца. Но я тогда испугалась до чёртиков и какое-то время спала с заткнутыми ватой ушами. В эпизоде «Ночной галереи» человек с уховёрткой в голове страдал от невыразимой боли, пока насекомое неумолимо прогрызало себе путь через его мозг. Не думаю, что это сильно отличалось от того, что проделала со мной Ева Кэннинг, когда наклонилась в тот день в музее ШДРА и прошептала мне на ухо эти привязчивые строки.

Моя уховёртка – это назойливые, отдающиеся эхом в голове мысли, которые она привела в движение. Это она произнесла роковые слова, превратившие Аокигахара в Лес Самоубийц. Она отложила свои яйца между извилинами моего мозга. Она прочесала его живое серое вещество, использовав в своих неведомых целях. Я знала это, хотя и не осмелилась признаться ни доктору Огилви, ни Абалин, ни кому-то ещё. Я не настолько сошла с ума, чтобы рассказывать истории о сирене, которая смогла наложить на меня чары, поскольку я не прислушалась к здравому смыслу, отказавшись следовать примеру команды Одиссея и заливать себе уши воском. Или хотя бы вставить в них шарики из ваты. Я привела её домой, а она отблагодарила меня бесконечной какофонией дурацких викторианских стишков в ушах.

Когда мы вернулись домой, я не позвонила доктору Огилви. Абалин снова принялась упрашивать меня об этом, но я решительно отказалась. Я сказала ей, что это пройдёт, потому что раньше всегда проходило. Но в этот раз всё пошло совсем иначе, поскольку я ясно осознавала, что лгу.

А потом наступил новый день, и я полностью исписала свой блокнот, но тут же купила ещё один. Израсходовав две шариковые ручки, я взялась за третью. Никогда мне ещё не было так плохо; нежеланные, оглушительные мысли не рокотали с такой громкостью в моей голове даже тогда, когда я ещё не принимала лекарства. Я не страдаю мигренью, но, возможно, она похожа на бесконечную вереницу слов, которая закольцованной петлёй бежит внутри