Валерий допускал разрыв, но видел его по-другому: Марианна надоедает ему, перестает удовлетворять его как любовница, и он безжалостно бросает ее, плачущую, умоляющую не делать этого, не губить ее жизнь. Ведь она так преданно, так самозабвенно любит его, что не мыслит своего существования без этой любви!

И вдруг… О нет! Неужели он проиграл?! Она отвергла его… легко и просто, без истерик, без слез, без угроз покончить с собой. Сказала, что не любит, – и ушла. Даже ни разу не оглянулась!

Валерий долго сидел в оцепенении, не понимая происходящего. Фигурка Марианны, которая ровной походкой удалялась от него, расплывалась в глазах.

Он не помнил, как приехал на работу, как переоделся, уселся на диван в комнате отдыха, – сознание мутилось, в груди клокотало то бешенство, то холодное, безнадежное отчаяние. Что было для него дороже? Марианна или его роль, которую теперь не перед кем стало играть?

– Валерий Николаевич, вас к телефону…

Мелодичный голосок дежурной сестры вывел его из забытья.

– Привет, – раздался в трубке знакомый приятный баритон. – Как твои дела?

– Хуже некуда, – сам того не желая, ответил Валерий.

Не в его правилах было признаваться, что не все гладко и радужно в жизни военного хирурга Добровольского – красавчика и везунчика, как называли его в академии. Слова вылетели против воли: слишком неожиданно, больно и по-предательски ударила его Марианна. Как она посмела?!

– А у меня прекрасно! – В голосе звонившего слышались те особые вибрации, которые выдают всем довольного и благополучного человека. – С тебя причитается, Валера! Надеюсь, не забыл?

Добровольского бросило в жар, который через минуту сменился ледяным ознобом. Так вот кто все разрушил! Проклятие!

– Как же я сразу не догадался? – хрипло и зло пробормотал он. – Твоя работа? Добился-таки своего?

– Все честно, друг, – усмехнулся баритон. – Я выиграл.

На том конце линии раздались гудки, а Валерий все стоял с трубкой в руке.

– Что с вами, Валерий Николаевич? – осторожно спросила курносая веснушчатая сестричка.

Он дико глянул на нее, выпустил из руки трубку, которая повисла на проводе, продолжая гудеть, а сам быстрыми, нервными шагами пошел прочь.

* * *

Господин Смирнов поставил машину в тени деревьев на противоположной от салона стороне улицы. Ему хотелось пить, но нельзя было сходить в магазин за минералкой – он вел наблюдение за оборванцем, околачивающимся у забора вокруг «восточного» дворика. Неизвестно, сколько придется здесь торчать: «рабочий день» у нищего ненормированный, что ему взбредет в голову, бог знает…

Небо затягивало тучами. В синие прорехи на краткий миг выглядывало солнце, чтобы тотчас же скрыться за влажной серой пеленой, полной дождя. Воздух был сырой, тусклый и теплый, как в бане. Деревья по бокам дороги стояли неподвижно, застыв в ожидании ливня.

Нищий, по-видимому, тоже ожидал кого-то, беспокойно поглядывая на небо.

– Так тебе и надо, братец! – злорадно пробормотал Смирнов. – Небось промокнешь без зонтика-то! Не пора ли тебе сматываться?

Но попрошайка думал иначе. Он слонялся вдоль забора – к воротам и от ворот, и не собирался покидать свой пост. По крайней мере не сейчас.

Всеслав тяжело вздохнул, прогоняя мысли о стаканчике холодной газированной воды. Ему были видны двери салона, откуда спокойной, слегка покачивающейся походкой вышла Марианна Былинская.

– А вот и наша героиня! – прошептал сыщик, напрягаясь.

Он взял бинокль и навел его на докторшу.

Марианна улыбнулась нищему, как хорошему знакомому, и помахала ему рукой. Тот резво подбежал к ней, отвесил изящный поклон, изображая старинного придворного кавалера, и… взял госпожу Былинскую под руку.

Смирнов не поверил глазам своим! Он принялся рассматривать попрошайку, который оказался не таким уж грязным и оборванным. Одежда на нем была старая, явно с чужого плеча, но довольно чистая; на ногах – поношенные кроссовки; лицо небритое, но тоже чистое и даже привлекательное, с крупными, выразительными чертами.

– Любовь его так преобразила, что ли? – недоумевал Всеслав. – Ну и дела!

Сыщик признался себе, что до сих пор не обращал должного внимания на нищего, заведомо считая его обыкновенным уличным попрошайкой, грязным, вонючим и вечно пьяным в стельку. Однако сегодня он был трезв, подтянут и, если бы не щетина, не обвисшие пиджак и брюки, смотрелся бы вполне неплохо рядом с элегантной докторшей. Он был на целую голову выше ее, широк в плечах, держался ровно, с шутовским достоинством. Куда делись судорожные, суетливые движения, гримасы на лице, семенящая походка и согбенная спина?!

– Да он артист, каких поискать, – присвистнул сыщик. – Прямо Качалов![2]Умеет русская земля рождать таланты…

Тем временем нищий и Марианна, мило беседуя, свернули во двор. Смирнов готов был поклясться, что они смотрели друг на друга влюбленными глазами. Вернее, влюбленным выглядел попрошайка, а Марианна… скорее слегка заинтересованной.

– Вот так поворот сюжета, – бубнил себе под нос Всеслав, выбираясь из машины. – Вот так душещипательная история о красавице и чудовище! Не все вымысел, что сказки сказывают…

Стараясь держаться ближе к домам, он двинулся вслед за «влюбленной» парочкой. Увлеченный непредвиденным развитием событий, сыщик забыл о нависших тучах, за которыми давно скрылось ясное солнышко. Частый, крупный дождь обрушился с неба сплошной стеной, вмиг не оставив на Всеславе ни одной сухой нитки. Мгновенно образовавшиеся лужи покрылись пузырями, по асфальту побежали потоки воды, смывая пыль и мелкий мусор. Шум дождя поглотил все звуки, наполнив окружающее пространство журчанием, бульканьем, хлюпаньем, плеском, шорохом, стуком капель. Тугие струи били по тротуарам, по крышам, подоконникам и козырькам подъездов, по скользкой, глянцевой листве, с шумом вырывались из водосточных труб, образовывая бурные пенистые потоки, через которые приходилось перепрыгивать.

Сыщик свернул во двор, где скрылись Марианна и нищий, набрав полные туфли воды. Чертыхаясь и отряхиваясь, хотя и то и другое было бесполезно, он устроился за приоткрытой дверью гулкого парадного. Отсюда он видел умытые дождем, смеющиеся лица госпожи Былинской и ее спутника, облепившую их тела мокрую одежду, брызги, летящие из-под босых ног Марианны, которая исполняла какой-то дикий языческий танец, что-то сохранившееся в тайниках памяти от священного прошлого – от Ярилы, Дажьбога, Перуна, – стоя прямо в луже, не обращая внимания на грязь, которая доходила ей до щиколоток…

Ливень смыл все различия, условности и придуманные людьми правила, оставив мужчину и женщину наедине с небом и землей, которые слились в дождевых объятиях, в стихийном экстазе, в языческом любовном поцелуе. Напоминая неразумным детям своим об истоках всего сущего…