многим людям на «Западе»: у Герберта Анатольевича любимая творческая работа, отличная квартира в столице, красивая любящая жена Татьяна, здоровый и одаренный сын Анатолий. Тем не менее автор предрекает грядущую бурю: «Московские евреи были разбужены накатывающейся из провинции волной отъездов, но эта волна как будто бы миновала семью Левитиных. Им жилось не худо, а стадность в общественных делах и науке Герберт Анатольевич отрицал» [Шраер-Петров 2014: 8][170].

Какие побуждения могут быть у такого человека, не склонного идти вместе с толпой? На первый взгляд он прежде всего хочет спасти сына от призыва в армию, так как это грозит отправкой в Афганистан и бессмысленной гибелью. Однако со временем читатель понимает, что дело не только в этом: Герберт Анатольевич неспособен существовать без чувства собственного достоинства: этнического, профессионального, духовного, – а в советской России это большой дефицит.

Роман начинается in medias res в 1979 году. Тут нужно остановиться и вспомнить, что первая встреча России и евреев произошла далеко не в этом году, история их отношений была долгой и тягостной (по крайней мере, для евреев). Хотя поздней брежневской эпохе предшествовало много страшного, сама она выглядела вполне буднично. Антисемитизм – и государственный, и бытовой – оставался фактом реальности, однако с ним можно было научиться жить. Недавние подавления протестов в Будапеште и Праге вызывали отвращение у всякого гуманиста, однако, если вдуматься, СССР даже приносил определенную пользу в области социального обеспечения и образования – пусть даже и в ущерб себе и странам в орбите своего влияния – на Кубе, в Африке, в некоторых регионах Азии. Повседневная жизнь была не так уж убога: в столичных магазинах продавались основные продукты, космонавты летали в космос, и хотя по уровню жизни Москва весьма уступала Парижу, она намного опережала Хабаровск.

Видную роль в динамике сюжета играет унижение. Левитиных угнетает то, что у них нет протекции, блата, поначалу – для того, чтобы их сын-полукровка поступил на дневное отделение медицинского института, где доктор Левитин работает в должности профессора; кроме прочего, поступление обеспечило бы отсрочку от призыва рядовым в армию. Пусть даже понятие «гордость» неведомо большинству советских сограждан, однако для Левитиных, и мужа, и жены, оно имеет совершенно четкую форму: они ведут себя как представители среднего класса. Если государство хочет использовать их ценные таланты, оно должно подтверждать это конкретными действиями: например, уберечь их сына от призыва или по крайней мере от отправки на бойню. Попытки спасти сына от армии усложняют сюжет и вбивают мощный клин между доктором Левитиным и его привязанностью к России.

Стремление спасти своего отпрыска от призыва в армию само по себе не является антисоветским или даже антипатриотическим поступком. Левитины принадлежат к научному истеблишменту, у представителей которого были свои собственные представления о том, какие привилегии им полагаются. Разумеется, количество и качество этих привилегий невозможно высчитать в абсолютном значении, скорее – в сравнительном: в сравнении с партийными элитами и теми состоятельными советскими гражданами, которые имели возможность давать взятки чиновникам. В романе Левитины надеются на то, что смогут спасти сына от призыва; для этого у них есть несколько возможностей, хотя – это отрицать невозможно – некоторые из этих возможностей связаны с нравственным падением (жене доктора Левитина приходится переспать с бывшим ухажером).

Что касается идеологических пристрастий Левитиных, можно с некоторыми оговорками сказать, что стремление уклониться от призыва в армию отражает как минимум идеологический скептицизм; Левитин не считает себя обязанным удовлетворять всем требованиям коллектива, особенно такому бессмысленному требованию, как отправка детей в Афганистан, чтобы сражаться за сомнительные выгоды Советского государства. Словом, еще до скандалов, связанных с отказом в выезде в Израиль, в Левитиных начинает понемногу давать о себе знать опасная для советского режима возможность того, что городской интеллигент при определенных обстоятельствах способен превратиться в противника советского строя.

Дополнительные осложнения связаны с еврейством доктора Левитина. Отчасти благодаря давлению на СССР в рамках поправки Джексона – Вэника 1974 года[171], в 1970-е годы из страны смогло уехать значительное число евреев. Тем не менее Герберт Анатольевич Левитин по-прежнему чувствует себя чужим среди тех, кто выпячивает свое еврейство. Автор противопоставляет доктора Левитина глубоко религиозному еврею из Ташкента и маниакальному сионисту из Бердичева. Московский врач не тычет никому в нос своим еврейством. До того как сам он стал отказником, такие «еврейские» типажи представлялись доктору Левитину слишком традиционно еврейскими: неотесанными, некультурными, не преуспевшими на профессиональном поприще.

На первый взгляд еврейская идентичность доктора Левитина выглядит в начале романа «тонкой» («thin»), по выражению Цви Гительмана, который проводит разграничение между евреями, соблюдающими религиозные обряды и придерживающимися еврейских бытовых практик, и теми, кто этому мало привержен или не привержен вовсе [Gitelman 1998]. По своей сути доктор Левитин в начале романа – космополит. Его жена Татьяна – русская, родом из деревни в Псковской области, а их сын, рожденный матерью-нееврейкой, не является галахическим евреем. Да и вообще доктор Левитин – научный работник и практикующий врач; вряд ли ему близки представления о личной набожности. Он прежде всего верует в знания, разум и трудолюбие. Его идеалы – справедливость, свобода слова, талант и терпимость – могут показаться еврейскими, но не являются ли они традиционными ценностями городской интеллигенции в любой западной демократии? Однако правила эмиграции не принимают в расчет убеждений, а только национальность – это следствие национальной политики СССР, согласно которой в паспорт внесен так называемый «пятый пункт». Если там сказано «еврей» (что в советской терминологии обозначает еврея этнического), человек имеет право на эмиграцию – и точка. Можно обсуждать самые разные коллизии, возникавшие в связи с тем, что люди прятали свое еврейство, и в романе описаны всевозможные проблемы, связанные как с сокрытием еврейского происхождения, так и с неверными записями в паспортах. В любом случае, суть принадлежности к еврейству – магистральная тема романа – изображена в нем с большим драматизмом, а не сведена к словарному определению.

Еврейская тема еще более усложняется тем, что автор изображает доктора Левитина как обрусевшего еврея. Тут нужно отметить, что «еврей» и «русский» отнюдь не являются полярными понятиями. Левитин говорит на чистом литературном русском языке и изображен в романе именно как человек русской культуры. Пересечение и взаимоналожение черт советского и русского осложняет любое прозрачное определение идентичности. Нужно, однако, признать, что к 1980-м годам очень многие проживавшие в СССР евреи либо полностью ассимилировались, либо сильно продвинулись по этому пути. Они называли себя русскими, ощущали себя русскими. Автор, доктор Шраер-Петров, метко определяет это отношение в эпиграфе