Бедная «madame»! И при жизни ей оказывались, да и после смерти оказываются некоторыми дамами под видом прославления ее и выгораживания самые ужасные медвежьи услуги…

IX

Блаватская уехала в Лондон, клянясь мне в вечной дружбе и поручая меня m-me де Морсье, которая должна была следить за тем, чтобы мой интерес к теософическому обществу «не отцвел, не успевши расцвесть». Всю вторую половину лета я провел в усиленной работе: написал большой роман и жадно зарывался в сокровища древней и новой мистической литературы, предоставляемой мне Национальной библиотекой, букинистами Латинского квартала и «ларями» набережной Сены. Мне плыли в руки такие «редкости», такие курьезы, такие неожиданные вещи, что я совсем забыл о своих больных нервах и делал именно то, против чего остерегали меня доктора, отправляя в долгое заграничное путешествие для полной перемены образа жизни и всех впечатлений.

В сочинениях и объяснениях проповедников теософического общества я пока нашел оригинального не особенно много; но все же они служили дополнением в моих занятиях. Я терпеливо дочитывал два объемистых тома «Isis unveiled» Блаватской, да еще вдобавок в рукописном французском переводе, оставленном мне Еленой Петровной для соображений, можно ли издать его с очень значительными сокращениями.

При чтении первой части этой книги, еще во время пребывания Блаватской в Париже, я как-то сказал г-же У.: «Мне кажется, “Isis unveiled” – самый интересный из феноменов Елены Петровны и, пожалуй, самый необъяснимый».

Теперь, отлично зная объяснение всех этих феноменов, тем более подтверждаю мое мнение. Немало потрудилась «madame» над своей книгой, немало прочла для нее и запомнила. Без ватиканских «уник» она, конечно, могла обойтись, но, несомненно, должна была одолеть целую специальную библиотеку.

Ее «Изида» – это огромный мешок, в который без разбору и системы свалены самые разнородные вещи. Есть в ней, бесспорно, интересное и серьезное, добытое как старыми, так и сравнительно новыми авторами, есть несколько остроумных замечаний и выводов и самой Блаватской; но вместе с тем и всякого вздору, ни на что не пригодного, сколько угодно. Для того чтобы сделать такой вывод об «Изиде», вовсе даже не надо в течение трех лет изучать мистическую и оккультическую литературу, ежедневно принимая эту пряную пищу в аллопатических приемах, – для этого достаточно прочесть хотя бы Элифаса Леви, Сент-Ива, Франка, Венсана, Герреса и других, достаточно быть au courant [В курсе – фр.] новейших исследований по гипнотизму и близким к нему предметам.

Да, вряд ли мудрецы Тибета принимали участие в литературной деятельности «madame» – по крайней мере, они не могли подсказать ей иной раз самых простых вещей. Вот маленький образчик этого – письмо из Эльгерфельда в начале осени 1884 года[6].

«Всеволод Сергеич, милый, найдите мне, Бога ради, по-русски перевод термина generation spontanee [Самозарождение – фр.] – ну, так это по-русски “мгновенное зарождение”, что ли? Чорт бы побрал ученых, которые выдумывают слова, в диксионерах[7] их нет. Прошу вас, найдите и сейчас, немедля, дайте знать, мне нужно для моей Катковской статьи, которая, наконец, кончается. Спасите, родной… ваша Е. Блаватская».

Чего было бы проще поднять руку, позвонить серебряным колокольчиком, вызвать из Тибета всезнающего махатму или его челу – и спросить!.. Но о сочинениях madame речь впереди…

Я время от времени переписывался с Еленой Петровой и в моих письмах, выражая лично ей невольное расположение и участие, тем не менее стремился к своей цели, сказав себе: «Не уйду, пока не узнаю, что такое она и ее феномены». Я, конечно, не рассчитывал, что она сразу, да еще и письменно совсем проговорится и себя выдаст, я уже настолько знал ее, чтобы рассчитывать на ее постоянные «маленькие» проговариванья, которые в общей сложности составят нечто большое и осязательное.

Будучи в высшей степени порывистой, несдержанной и в иные минуты до крайности наивной, Блаватская могла до конца отуманить только людей еще более наивных, чем она, еще более несообразительных. Главная же ее сила и условие ее успехов заключались в необычайном ее цинизме и презрении к людям, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной раз прорывалось неудержимо. «Чем проще, глупее и грубее феномен, – признавалась она мне впоследствии, – тем он вернее удается. Громадное большинство людей, считающих себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Если бы знали вы, какие львы и орлы во всех странах света под мою свистульку превращались в ослов – стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт огромными ушами!..»

Но в то время до этих признаний было еще далеко; «madame» продолжала морочить меня своим «хозяином», уверяя, что я состою под особым его покровительством. О феноменах же писала, все еще находясь под впечатлением парижских неудач: «Ничего я не могу сделать по части феноменов, от них мне и так тошно. И не говорите про них»…

Она все корила меня «подозрительностью». Сообщил я ей о сеансах магнетизера Робера и его ясновидящего субъекта, Эдуарда, который вместе со своим наставником притворялся и фокусничал несомненно. А она мне в ответ: «Государь мой, Всеволод Сергеич. Вы ужаснейший и неисправимый – не скептик, а “подозритель”. Ну что вам сделал этот Eduard, почему вы думаете, что он притворяется? А впрочем, мне-то что? Подозревайте всех на здоровье. Вам же хуже…». Это подчеркнутое «всех» было очень ясно. Или вот – еще яснее: «Скверно на свете жить, подозревая всех и каждого. Совершенно уверена, что перед людом говорить про меня подозрительно не станете. Я-то, по крайней мере, подозрительницей никогда не была; и кого люблю, так люблю всурьез, а таких весьма мало…».

Я утверждаю, и в конце концов из дальнейшего рассказа и ее писем будет ясно, что, наметив человека, желая его затуманить и сделать своим послушным орудием, она действовала сердечностью и задушевностью. Она убеждала его в своей преданности, горячей любви и дружбе и затем, именем этих чувств, упрашивала его сделать для нее то или другое. Все сводилось на почву личных отношений, чувства. С женщинами подобная тактика творила чудеса.

Из Лондона в конце лета Блаватская переехала в немецкий город Эльберфельд и писала мне оттуда: «Я здесь без ног, но с Олкоттом, Могини и несколькими немецкими теософами… Здесь прелестный городок и прелестное семейство теософов М-r и M-me Gebhard, и его три сына и невестка, и племянников с племянницами всего 9 человек. Дом огромный, богатый… Она ученица Eliphas Levi и с ума сходит по оккультизму. Приезжайте на несколько дней…».

В это время чрезмерные занятия мои дали себя знать Я вдруг почувствовал большое утомление и слабость. Пришлось обратиться к доктору, и он, конечно, потребовал временного прекращения всяких работ, полного покоя и развлечений. Парижские развлечения для меня прошествовали, и я решился проветриться и развлечься, съездив в Эльберфельд к Блаватской. Если бы я сообразил, что экскурсия в область мнимых чудес может только еще больше расстроить нервы и если бы предчувствие шепнуло мне, какому неожиданному испытанию придется мне подвергнуться, я бы не поехал, несмотря на все мое желание увидеть «madame» и побороться с нею.