— Позвольте обратиться, господин капитан-исправник, — подошел Петр.

— Ну, что тебе, — исправник окинул его оценивающим взглядом.

— Я обдорский обыватель, приехал по поводу паспорта.

— Ты должен обратиться к канцеляристу.

— Лучше я прямо к вам, такое дело…

— Пройди, — исправник вошел в свою комнату в присутствии.

— Господин исправник, вот ручательство на обдорских мещан, — протянул Ломоносов ему бумагу. — Нуждаемся в паспортах для отлучки по торговой надобности.

Исправник схватил бумагу и прочел.

— Да что это он пишет, Монахов этот?! В Обдорске всего полсотни обитателей — это, выходит, больше трети уехать хотят?! Да и имена-то все незнакомые. К тому же — откуда мне взять паспорта? А?! — проницательно и грозно глянул капитан исправник на визитера. — Говори, кто таков на самом деле! Не то кликну людей, в холодную закатаю!

Однако в ответ на грозный взгляд получил исправник лишь легкую усмешку.

— Господин капитан-исправник! — сказал Ломоносов прищурясь. — Знаю, вы человек бравый и решительный. А было ли у вас, чтобы стояли вы по колени в крови своих мертвых товарищей и надвигалась на вас сияющая стена вражьих багинетов?

— Это ты к чему? — насторожился Скорняков.

— Чем напугать хотите? — Петр пожал плечом. — Вам, конечно, волость собирает жалованье, потому как на государственное прожить невозможно. Однако деньги не бывают лишними. Вот тысяча рублей серебром, — брякнул Ломоносов на стол тяжелый полотняный мешочек. — То есть пять тысяч ассигнациями. Знаю, у вас есть бланки с губернской печатью для особых случаев. Сейчас восемнадцать таких случаев. Хотим на китайский рубеж податься, в чайной торговле подвизаться.

Капитан-исправник собрался было что-то сказать, да передумал. Это было его двухлетнее жалованье.

— А ежели я сейчас деньги возьму, да кликну казаков? — спросил он спокойно. — И деньги мои, и ты в цепях.

— Вы человек умный, господин исправник. Казаки народ ненадежный, а мы тут вам трупы десятками положим, если дело разгорится, — спокойно ответил гость, показывая из-под полы рукоять пистолета. Исправник обратил внимание, что оружие в хорошем состоянии, — значит, действительно визитер из бывших военных. Да это и по осанке видно. И разговаривает хоть и просто, а видать, что из образованных.

— Ну ладно, это я так, спросил… — Скорняков чувствовал себя глупо. Сколько разбойников, почитай, голыми руками брал. А тут, в его собственном кабинете, пришел этот и грозит спокойно. Однако капитан-исправник нюхом почуял — это не простой головорез, не беглый с каторги, — а должно из тех, кто участвовал в борьбе, разразившейся в европейской России и о которой дошли вести и сюда. А если дать паспорта, да потом донести? Правда, и выдача паспортов без уведомления губернии дело подсудное…

— Опасно, господин исправник, — сказал вдруг гость. — Не дай бог, дознаются, кто паспорта выдал государственным преступникам. Не дай бог, и другие узнают, кто донес… Головы ведь не сносить.

«А если казаков послать следом, да по-тихому всех прикончить?»

— Ежли казаков следом пошлете — из засады ни один не вернется, — сказал проницательный визитер.

«Черт! Да что он, мои мысли читает!»

— Ладно, только вы тихо мне! — сказал капитан-исправник. Он решительно закрыл дверь на щеколду, достал из железного ящика бланки печатных паспортов, снабженные печатью и подписью действующего губернатора Дмитрия Николаевича Бантыш-Каменского. Бог знает, была эта подпись подлинной или, что скорее, поддельной. Сев за стол, Скорняков обмакнул перо в чернильницу и, высунув язык от усердия, принялся заполнять бланки…

… — Ф-фу! — через два часа откинулся, наконец, он на спинку стула, присыпав песком последний паспорт. — За такую работу десяти тысяч мало! Вот тебе паспорта, — протянул он заполненные бланки Ломоносову. — Но не вздумай их в Березове показывать. Сгорите, мою руку знают! Сей же час убирайтесь подальше отсюдова! Коли поймают — так валите все на Тобольскую канцелярию, я вам ничего такого не давал!

— Спасибо, господин исправник. Вы о нас больше не услышите… — Ломоносов отодвинул задвижку и вышел. Через час они отплыли из Березова вниз по реке, в сторону главного русла Оби…

В мае в Тульчин, вместе с возвратившимся из Санкт-Петербурга генералом Киселевым, приехали жандармы. Как и договаривались с графом Воронцовым, командиры военных частей остались неприкосновенны. Однако Николай приказал «вырвать ядовитые зубы у гада». Поэтому были взяты люди, которые занимались разведывательной работой, имели опыт и способность организовать заговор. Прежде всего — возглавлявший молдавско-валашское и турецкое направление генерал-интендант Второй армии Алексей Петрович Юшневский, которому в предыдущее царствование именно за успехи в тайной работе был присвоен 4-й классный чин (генерал-майор). Был арестован подполковник Петр Фаленберг, старший адъютант Главного штаба Второй армии, через которого шла вся секретная информация. Взяли адъютантов Витгенштейна, развозивших сигналы о подъеме войск, — чтобы напомнить командующему таким унизительным образом о его уязвимости: смуглолицего гвардейского штаб-ротмистра, князя Александра Барятинского, потомка Черниговских князей-Рюриковичей; кавалергардского ротмистра Василия Ивашева, а также кавалергардского поручика Александра Крюкова и его брата Николая, квартирмейстерского поручика, состоявшего для поручений при генерале Юшневском. Арестовали и поручика Николая Басаргина, адъютанта генерала Киселева.

В середине мая арестованных перестали вызывать на допросы. Следственная комиссия закончила работу. В начале июня Николай Павлович утвердил состав Верховного уголовного суда, состоявшего из членов Государственного совета, правительствующего Сената, святейшего Синода и еще из пятнадцати человек — большей частью, генералов, поддержавших нового императора. Всего судей было восемьдесят человек. С середины месяца суд начал заседать в Сенате под председательством князя Лопухина и за две недели все покончил. Путем голосования большинством, судьями были вынесены приговоры. Большей частью они основывались на законах времен Петра Великого, где предусматривалось и четвертование, и колесование, и простое обезглавливание…

Просмотрев их на следующий день, Николай Павлович слегка даже оторопел: конечно, он с охотой бы расстрелял всех своих дерзких противников, однако четвертовать дворян и тянуть из них жилы ему представлялось некоторым анахронизмом. К тому же иностранные державы — Франция в лице графа ле Фероннэ и Великобритания устами двуличного Веллингтона, приехавшего в феврале подписывать протокол по Греции, просили о снисхождении к побежденным. Да и многие сенаторы, члены Государственного совета, в суде голосовавшие против бесчеловечных приговоров, рекомендовали новому государю показать свое милосердие. Не исключено, что приговоры были намеренно жестоки, дабы оттенить последующую милость.