— Кузьмина! — шепнула ему на ухо прибежавшая на кухню Надюшка.

— Кузьмина, — проговорил громко Борис, указывая на нахохлившуюся в стороне Олимпиаду Романовну, — и ее супруг регулярно нарушают законы советского общежития, неуважительно относятся к чужой собственности. — Дальнейшее было чистой импровизацией, но Борис, и сам проживающий в коммунальной квартире, имел представление о том, какую жизнь могла устроить соседям бессовестная бабища, а потому бил хоть и наугад, но уверенно. — Регулярно наносит ущерб чести и достоинству советских граждан, проживающих с ней в одной квартире. — Пафос также был непременным атрибутом подобных разборок. И чем его было больше, тем больше пугались такие вот «Олимпиады». — Ущемляет чужие права и не выполняет собственные обязанности, которые накладывает на нее Гражданский кодекс. А потому я как представитель советских правоохранительных органов прошу всех жильцов квартиры прямо сейчас изложить в письменном виде все претензии к гражданке Кузьминой Олимпиаде Романовне и мужу…

— Макару Потаповичу, — подсказала Надюшка.

— Макару Потаповичу, — закончил вслух Борис. — Валентина Михайловна, я видел у вас в комнате пачку писчей бумаги, принесите, пожалуйста.

— Ну, давайте. Давайте! Пишите! — не выдержала Олимпиада Романовна и, выйдя из угла на середину комнаты, уперев руки в бока, перешла в атаку, рассчитывая, очевидно, запугать соседей, как проделывала это неоднократно. — Что вытаращились? А? Слышь, Петровна, не забудь написать, как твой мужик у меня квашеную капусту таскал о прошлом годе.

— Что? Да как вам не стыдно? Да Николай Гаврилович за всю жизнь крошки чужой не взял! — пискнула возмущенно худенькая старушка в стареньком застиранном фланелевом платье.

— Ага, ага, следователю будешь объяснять! — наклоняясь к самому лицу старушки, пригрозила Олимпиада.

— Факт злостной клеветы также занесите в заявление, — тут же распорядился Борис. И старушка радостно закивала.

— Клеветы? А не клевета, когда вон Мишка ко мне со своими лапищами лез и возле туалета в темном коридоре зажимал? Уж сколько раз просила — не лезь, мужу пожалуюсь! — не унималась Олимпиада Романовна, тыча пальцем в худого небритого мужика в майке, с усталым осунувшимся лицом и въевшимся в руки машинным маслом. Заподозрить его в том, что он мог позариться на огромную, горластую Олимпиаду, да еще и против ее воли, было верхом абсурда.

— Миша? — с ужасом уставилась на мужа тихая, невысокая женщина с кругленьким личиком и серыми печальными глазами. — Что она говорит? — В голосе ее звучали слезы обиды.

— Нашла кого слушать! Пиши давай, как милиция велела, и про клевету! — цыкнул на нее муж. — А ты, Липка, допрыгалась! Лопнуло у кого-то наконец терпение, и правильно, хватит ее терпеть! Приперлась из деревни без году неделя и давай свои порядки устанавливать! Колода!

— Что? Колода? Вы слыхали? Вы все слыхали? Это ж надо честную женщину, советскую труженицу, так поносить! — заголосила Олимпиада Романовна, ухватившись за слова отчаянно храброго Мишки. — Вы, товарищ милиционер, запишите. Запишите. А то я пойду вашему начальству жаловаться, до прокурора дойду!

Вот ведь нахалка какая, покачал головой Борис.

— Простите, гражданка Кузьмина, вы о чем? — как ни в чем не бывало поинтересовался он, глядя на Олимпиаду Романовну.

— Я про оскорбления!

— Извините. Ничего не слышал. Вы слыхали, товарищи?

— Нет, — дружно ответили соседи, поняв, на чьей стороне пребывает власть, и принялись писать заявления с увлечением и страстью.

— Макар! — поняв, что с коллективом объединившихся соседей ей не справиться, помчалась за подмогой Олимпиада Романовна, а на лицах некоторых соседей отразились испуг и сомнение.

— Не робейте, граждане, я с вами, — подбодрил их Борис, напоминая себе, что в университете неплохо боксировал и вообще, еще вчера страстно мечтал о подвигах. Вот тебе и подвиг, усмехнулся он. Стой прямо, не дрожи, как студень!

— Макар!

— Да тут я. Не ори. О! Что за сборище, никак профсоюзное собрание? — хохотнул, входя в кухню и заслоняя собой весь дверной проем, здоровенный пузатый дядька с заспанной щекастой физиономией и жидкими всклокоченными волосами. — Чего у вас тут?

— Вот, полюбуйся! Жену твою засадить хотят, сговорились, сволочи неблагодарные, еще и ментуру приволокли, — тыча в Бориса пальцем, жаловалась мужу Олимпиада Романовна. — Вот этот вот хлюпик из милиции. Сами и капусту у меня воровали, и землю в суп сыпали, и ложки таскали, а под Новый год поллитровку увели, и еще на меня же пишут, а все из-за щенков малолетних! Все из-за них!

При этих словах Надюшка с Леней снова шмыгнули за юбку Валентины Михайловны.

— Милиция, говоришь? — глядя задумчиво на Бориса, поинтересовался Макар Потапович. — А что? Давно пора. Я тебе сколько раз говорил, укоротись? А ты мне? Ничего, потерпят! Тут тебе не твоя Колодеевка. Тут тебе Ленинград, культурный город, — тюкнул жену по лбу кулаком Макар. — Вывез тебя на свою голову. Красней теперь. Пишите, граждане, пусть милиция ее поучит. А ты уймись, слушай, чего тебе народ говорит, и на ус мотай. А я досыпать пойду, мне сегодня в ночную смену. Извиняйте, товарищи. — И он ушел. У соседей даже лица вытянулись от неожиданности.

— Ой! — взвизгнула Олимпиада Романовна, подпрыгивая на месте, а Борис успел заметить, как худенькая, кроткая с виду Петровна щипнула бабу за толстый налитой бок. — Ты чего делаешь? — повернулась Олимпиада к обидчице. Но тут ей в затылок откуда-то прилетела средних размеров картофелина. — Ой, мамочки! — хватаясь за затылок, на октаву ниже проревела Олимпиада.

— Что, получила? Кончилось твое царство? — язвительно усмехнулась жена Михаила. — Сейчас мы тебе все припомним!

Олимпиаду Романовну у соседей Борис отбил с трудом, получив и сам завидный фингал под глазом. Затолкал ее в комнату и, загородив своим телом дверь, пообещал припаять соседям коллективный разбой и даже статью какую-то припутал. Еле угомонились.

Вот что значит выпустить джинна из бутылки, осматривая порядком пострадавший костюм, горько подумал Борис. Эх, учиться ему еще и учиться. Одно дело — лекции и книги Макаренко о силе коллектива, а другое — жизнь. И тут он пока слабоват.

— Что, досталось вам? — стараясь спрятать улыбку, спросила его Валентина Михайловна. — Снимайте пиджак, я вам карман подошью.

— Да ладно, не надо, — отмахнулся уныло Борис. — Мне бы с ребятами поговорить.

— Снимайте, — твердо велела Валентина. — А за Олимпиаду спасибо. Последнее время от нее совсем житья не стало. Никто ее в чувство привести не мог, а еще она все время нас своим мужем запугивала. Видели, какой здоровый? Характера его мы совсем не знали, они у нас недавно в квартире живут. Он все больше на работе или спит после смены. Он, кажется, в Метрострое работает. Оказался вполне приличный человек, — с удовольствием заметила Валентина Михайловна. — Ну, давайте пиджак. Леня, пойди сюда, дядя Боря с тобой поговорить хочет. — И добавила шепотом: — Вы для него теперь герой!