– ХЕЛЕН!

– Октаво! Как же я рада тебя видеть! Господи, как рада!

Она крепко-крепко прижимала его к себе, потом расцеловала в мокрые щеки, в ладошки.

– Октаво… Что ты тут делаешь?

– Я тут у теть-Маргариты. Ты, что ли, плачешь?

– Нет. Ну ладно, да… у теть-Маргариты?

Она отпустила мальчика и обернулась, только сейчас осознав свою неучтивость.

– Простите, пожалуйста, мадам. Я так ворвалась…

– Ничего, ничего. Как я понимаю, вы и есть знаменитая Хелен?

– Не знаю уж, знаменитая или какая, но я действительно Хелен. А вы…

– …Маргарита, старшая сестра Паулы.

Да это и видно было. Те же карие ласковые глаза, та же форма носа, что у толстухи-утешительницы. Только возраст и габариты другие. Маргарита была на десять лет старше и весила, должно быть, раза в четыре меньше, чем ее «сестренка». Хелен вдруг вспомнилось, как Паула рассказывала о своем детстве: «Мы как-то поймали ежика, моя сестра Маргарита и я…» Забавно было вот так познакомиться со вторым действующим лицом той истории, постаревшим по меньшей мере на полвека. Да уж, давно миновали времена, когда она могла бегать за ежиками, эта хромая старая дама.

– Паула отправила мне Октаво с автобусом где-то в середине зимы, – объяснила она.

– Да, – подтвердил мальчик. – Но она скоро за мной приедет. Я ей письмо написал, без орфографических ошибок и с картинкой.

– Молодец, Октаво. А как она поживает, твоя мама Паула?

– Хорошо.

Маргарита кивнула, но ее вымученная улыбка говорила о чем-то другом. Действительно, она живо увела Хелен в кухню и прикрыла дверь.

– Так как там Паула? – снова спросила девушка и напряглась в ожидании ответа.

– Уж больше месяца от нее никаких вестей, – простонала Маргарита и разрыдалась. Должно быть, бедной женщине давно невмоготу было носить все в себе, если она так сорвалась перед незнакомым человеком.

– Вы боитесь, что с ней что-то случилось?

– Ох, боюсь. У Октаво было в кармане письмо для меня. Можете прочесть, вон оно, видите, на буфете.

Убористый, старательный почерк Паулы заполнял полстраницы. Хелен с умилением представила, как движется по бумаге толстая лапища ее утешительницы. Она уткнулась в письмо и не поднимала головы, пока не прочла все.

Милая, милая моя Маргарита,

завтра утром я посажу Октаво в автобус и отправлю к тебе. Договорюсь с кем-нибудь, чтоб его проводили до твоего дома. Здесь становится слишком опасно. Нынешней зимой было несколько побегов из интерната. Бедные дети бегут в горы или по реке. Бог весть, каково им дальше приходится. Люди Фаланги обвиняют нас в соучастии (в кои веки раз вполне справедливо) и грозят примерно проучить, если это не прекратится. А это не прекращается… Они говорят, что знают, как наказать нас, что у каждой из нас есть свое слабое место.

Вот я и отправляю его тебе с автобусом, мое слабое место. Позаботься о нем, как о своем. Он хороший мальчик. Тяжело мне с ним расставаться, но я заберу его, как только смогу, я знаю, что здоровье у тебя плоховато, но с ним не будет особых хлопот. Денег на расходы я пришлю. Запиши его в школу, если удастся: он любит учиться. Крепко целую.

Твоя сестра Паула

– Вот, – вздохнула Маргарита, когда Хелен кончила читать. – И после этого письма – ничего. Я ей писала – не отвечает. Я бы к ней съездила, да мне такая дорога уж не под силу. С сердцем у меня неладно, нога болит, и потом, Октаво ведь не оставишь.

Хелен молчала, глубоко задумавшись. Несколько побегов? Что Паула имела в виду – только ее и Милену с их спутниками, или были и другие? Быть может, их бегство впустило в унылые стены интерната ветер свободы, которого уже не удержать? Что сталось с Катариной Пансек, Верой Плазил и остальными? А главное, что там с Паулой? Ее молчание внушало тревогу. Невыносимо было думать, что с утешительницей случилось что-то плохое.

– Вы не знаете, во сколько отходит автобус на север? – спросила она.

– Есть один в двенадцать тридцать, но вам не успеть на автостанцию… Вы и не поели даже…

– Если бегом, могу успеть.

Она накинула пальто, пересчитала деньги – хватит ли на билет – и подбежала к Октаво, который все еще плескался в лохани.

– Октаво, я уже ухожу… Прости, мой хороший.

– Знаю, тебе надо идти, а то кого-то посадят в черную яму, если ты не вернешься…

Хелен не сразу поняла, о чем он говорит.

– О, нет, это так было в интернате. Я же теперь не там. Я свободна. Могу ходить и возвращаться по своему усмотрению.

– По Усмотрению? А Усмотрение – оно где? Ты меня туда сводишь?

Она рассмеялась.

– По своему усмотрению – это значит куда хочешь и когда хочешь. Я тебя свожу.

– Обещаешь? – спросил мальчик, выводя пеной загогулину на щеке Хелен.

– Обещаю. Когда все будет хорошо.

Она поцеловала Маргариту, словно век была с ней знакома, и опрометью сбежала по лестнице. Уже во дворе оглянулась и крикнула:

– Что-нибудь передать вашей сестре?

– Да, скажите, я записала Октаво в школу!

Хелен бежала вдоль по набережной в своем мокром от объятий Октаво пальто, повторяя в обратном порядке путь, проделанный несколько месяцев назад глухой ночью в поисках Бродяжьего моста. Тогда она не знала, что ее ждет встреча с Миленой. А сегодня Милена опять для нее потеряна… На автостанции все было спокойно, но Хелен заметила довольно много солдат в форме цвета хаки, которые вышагивали взад-вперед по платформам с оружием в руках. Они явно были приведены в боевую готовность. Девушка перехватила почти пустой автобус в самый последний момент, уже на ходу. И только усевшись, нашла наконец время подумать, что же она, собственно делает. Да, она покидает столицу, когда вот-вот завяжется сражение, да, ей надо обязательно вернуться к началу зимних битв на случай, если они состоятся, – все так. Но сила куда более могущественная толкала ее в этот пыльный автобус, в путь к Пауле: она не могла бросить на произвол судьбы женщину, которая привечала и утешала ее, когда беспросветная серая тоска и безнадежность выматывали душу. Нет, она не оставит Паулу. Она бы себе этого никогда не простила.

Долгий путь без возможности скоротать его за чтением казался еще дольше. В каждой деревне автобус останавливался, люди выходили, входили, и никому ни до кого не было дела. Красномордый шофер гнал автобус на пределе, одолевая виражи и подъемы, и возмущенно сигналил другим водителям, словно они не имели права ехать по одной с ним дороге. Под вечер он остановился у какого-то кафе или ресторана, зашел туда и пропал. Мало-помалу за ним потянулись и пассажиры, и скоро все переместились в зал. Там было темно и накурено. Хелен присела в конце одного из столов. Через ее голову передавали тарелки исходящих паром супов, ветчину, вкусно пахнущие омлеты. У нее живот сводило от голода. Девушка пошарила в кошельке, но денег осталось в обрез на обратный билет.