– Скоро фильму поставят, меня пригласили консультантом, – дядя Ваня принялся искать, как ищут старые люди: суетливо, подыгрывая своей немощи, что-то бормоча про себя. – Вот, читай…

Московская кинофабрика «Союзфильм» (силуэт киноаппарата на штативе)

Дорогой т. Карпов!

Начата работа над фильмом «Последний бой» (рабочее название) по мотивам произведения Михаила Трауэра «Сын – имя собственное». Мы рассчитываем на Ваше сотрудничество в качестве консультанта[47].

С коммунистическим приветом,

Родион Васильевский, заведующий литературно-сценарной частью.

«Пьеса написана, актеры ангажированы, дело за режиссером».

– Что Сашка Выползов поделывает?

– Похоронили его. Сам себя убил. Про всех так говорят. Тот застрелился, этот удавился. А сами приходят ночью. После похорон отравили свидетелей. Так это делается. Анфису Григорьевну тоже, мамашу. Я вот не ел, жив остался.

Николай Иванович уже не слушал. Письмо сунул в карман, книгу в котомку.

– Мне надо бежать.

– Да-да, непременно бежать. Что ты стоишь? Беги, спасайся.

Он долго это бормотал про себя – не знаешь, что себе бормочешь… То же самое скажет он через час Лилечке: «Да-да, беги, спасайся. Только никому не говори, куда собралась»[48].

Николай Иванович на ходу читал «Сын – имя собственное». Читающие на ходу – располагающий к себе тип. Ныне почти вымерший, а в прошлом частый гость кинокомедий: дешево и сердито. Но читающий на ходу с котомкой за спиною – это уже из другого фильма, это уже турист с путеводителем. Индивидуальный туризм? А ну-ка, гражданин, ваши документы?

Как быстро все меняется. А то чуть не явился за метрической выписью:

– Карпов, Николай Иванович, место рождения Казань, дата рождения…

А в ответ шаляпинское:

– Чур! Чур, дитя… – и попадали.

Нет никакого Карпова. Здравствуй, Берг, давненько не виделись. Николай Иванович по-прежнему без документов, удостоверяющих его личность. Справку из домоуправления по 3-й Березовой Роще, город Минск, в Казани надо спрятать и никому не показывать, если не хочешь вызвать панику в масштабе целого города, а только лишь – у одного-единственного человека. И все же Николай Иванович не сразу бросился его искать, этого человека. Завидя длинную скамью, закавыченную парой урн, он опустился на нее и жадно стал листать книжку, пока не заглянул в конец, как делают самые никудышные читатели.

«Видно было, что боец идет издалека. Скинул он с плеча котомку, вздохнул устало да и подсел к Александру. Но прежде поглядел на еще ясневшую сквозь тучи полоску неба.

– Слушай, брат, а ведь я тебя помню пацаном. У тебя еще дружок был, всё книжки читал, Колькой, кажись, звали. А он где?

Александр помолчал.

– Вот он, – кивнул на памятник, чьи контуры вечерний свет сурово обводил.

– Вон оно что, – сказал боец. – Высокая доля.

И долго еще потом они сидели, не произнося ни одного слова, чуть раскачиваясь, словно каждый про себя напевал что-то свое».

Николай Иванович, наоборот, не рассиживал. Захлопнул книгу и айда на поиски автора, узурпировавшего его личность, – Михаил Трауэр, именем закона… да мало ли, что можно сказать вместо «айда».

«Свои замечания и пожелания просьба направлять…» Направился сам.

– Вот, – начал он в своей обычной манере, придя в издательство «Красный пороховик», – уезжаю в Москву, а утром звонит Васильевский, прямо с «Союзфильма»… Я, когда в Москве, у него всегда останавливаюсь, друг детства… Просит зайти к писателю Трауэру, чтоб передал со мной сценарный план. А адрес, растяпа, не сказал. На «Союзфильм» же не позвонишь, сами понимаете.

Понимает. И молвит тоненьким голоском:

– Я при всем моем желании не могу сейчас вам дать, – машинально оправляет юбку, – это у Ильязда Рамзесовича надо спрашивать, а его с утра вызвали к товарищу Рамзаеву, и до сих пор нету. Даже не знаю, что думать. Попробуйте обратиться… в эту самую… ну… – она засмущалась, – КАПП, по-старому. В секцию прозы. Они должны знать. Баумана двадцать один.

– Баумана? Где это примерно?

Большие глаза. (Ты же местный, паря. Это как если б москвич спросил: «А улица Горького – где это примерно?». А ленинградец: «Проспект Двадцать Пятого Октября – где это примерно?»).

Мрачно:

– Проломная по-старому.

– Ну конечно, дурья башка. Конечно же, КАПП по-старому.

А по-новому они назывались КЛИТОР – Казанская Литературная Организация. Спрашивает секцию прозы у старичка-привратничка.

– У нас больше нет секций, у нас теперь эти… подразделы. Который прозы – на втором этаже. Комната пятнадцатая, шестнадцатая и…

Объяснение потонуло в дверном визге, разрешившемся громовым «ба-бах!». И так каждый раз, когда кто-то входил.

Сам старичок привык и не замечал. Он сидел на стуле, к стене прислонен костыль.

– Здравствуйте, дядя Валя, – сказала вошедшая, проходя мимо.

– Здрасте, Александрина Витальевна… А вам кого надо там, гражданин?

– Я к товарищу Трауэру по неотложному делу.

Белые горошины на крепдешиновой спине разом моргнули – как от выстрела. Женщина застыла, оглянулась на Берга: смазные сапоги, праздничная рубаха – рабоче-крестьянский с иголочки наряд.

– А Михаил Иванович теперь в Москве.

Берг тоже внимательно на нее посмотрел: «грудь ее волновалась», говорили в эру корсетов. Хотя молодости была сама этак третьей.

– Можно вас? – и подошел к ней. – А у вас его адреса нет?

Она не отвечала. Тогда он сказал горячим шепотом:

– «Истомилась младешенька»? Раз Миша в Москве, то я увижу его непременно. Он мне до зарезу нужен, – Николай Иванович чикнул себя большим пальцем от уха до уха. Тоже был маньяк в своем роде.

Вскричать: как смеете вы? «Но граф был не трус», глупо. Вздохнула, это из другой оперы[49].

– Он был мне как сын. Вам этого не понять. Он нуждался во мне. Передайте, мог бы и написать Александрине Витальевне. Обещал, что напишет, и ни слова. Мы с ним так сработались, я спиной все чувствовала, – от неловкости она кусала губы.

– Александрина Витальевна. Надо не забыть. Ладно, передам, что видел слезы матери.