и документов, уповая лишь на удачу. Деревенским паспортов не выдавали, чтобы не бросали землю – чем не крепостное право? Спасаясь от голода, люди тысячами бежали из сельской местности в города, соглашаясь на любую работу, на копеечные зарплаты. Предложения о помощи по хозяйству вместе с объявлениями о разводе занимали подвал четвёртой полосы ежедневной газеты «Вечерняя Москва», очень популярной в те времена. Её выписывали все жители столицы поголовно, и почтальон, не позднее пяти вечера, опускал газету в специальную щель на двери квартиры, если приёмный ящик висел изнутри, а не снаружи. Теперь это выглядит так странно – дверь с дыркой. Да и сами двери были хлипкими, закрывались на один стандартный замок, к которому зачастую подходили соседские ключи.

Мама внимательно изучала газетные сообщения и устраивала кандидаткам смотрины. Обычно домработницы жили у нас полгода, от силы год, потом Крокодилица, опасаясь, что муж проявит интерес к свежему молодому телу, их выгоняла, и они уходили в неизвестность, может, уезжали обратно в деревню, вытесненные конкуренцией на сытые места. Гале повезло: она была такой некрасивой и худой, что мама потеряла бдительность. Отец выправил сироте какие-то документы и временные прописку. От избытка благодарности Галя бухнулась ему в ноги, сильно смутив большевика со стажем. Ела домработница на кухне и там же спала, раскладывая на сундуке моей бабушки комковатый ватный матрац.

Отец, пообтёршись в верхах, брезговал фамильными вещами, вроде этого деревянного ковчега для одежды или плетёной корзины-чемодана, в которой когда-то, за отсутствием детской кроватки, спал мой брат. Но Крокодилица хранила своё материальное прошлое с завидным упрямством. Возможно, отцу доставляло особое удовольствие изменять жене именно на сундуке из Одессы. Кто знает? Не такой уж он был чистюля.

Однажды я вернулась из института раньше обычного. Папа сидел дома с гриппом, мама уехала за покупками, что обычно растягивалось на весь день. Отец даже сердился: сколько можно гонять машину, плюнь на капот – зашипит! Я воспользовалась своими ключами, чтобы звонком не потревожить больного, тихо разделась и пошла на кухню, толкнула прикрытую дверь – и отпрянула.

Отец поспешно скатился с сундука, на котором, раскинув тощие белые ноги, лежала Галя. В моей памяти навязчиво отпечатался распахнутый на голом мужском теле халат, обнаживший невиданные мною доселе атрибуты пола. Растрёпанная причёска отца контрастировала с важностью, даже суровостью лица. Седые лохмы торчали в разные стороны, делая его похожим на чёрта с рогами. Природа это умеет – подметить отражение ещё не проявленной повседневно сути.

Застигнутый врасплох, папа, сгоряча, решил объясниться. Привёл себя в порядок и явился ко мне в комнату. Стал внушать, что нас теперь связывает не только нежная дружеская привязанность и общее неприятие Крокодилицы, но и тайна!

Какая тайна? Грязь, хотелось мне сказать. Не сказала, ещё сильна была инерция многолетней любви. Отцу бы потерпеть пару дней, обдумать положение, найти приемлемый выход, но он вдруг растерял мудрость. Или существовала только её имитация?

Чтобы сгладить неприятное впечатление и направить мои мысли в другую сторону, отец начал рассказывать – пространно, с ненужными, не всегда удобными подробностями, призванными подчеркнуть достоверность и уровень доверительности – что никогда не любил мою мать, а женился под натиском обстоятельств. Естественно, у него «случаются забавы на стороне», нельзя же полностью лишиться удовольствий, организм не выдержит. И добавил, что если мы со скрипачом уверены в обоюдной любви, то он не возражает против оформления нашего союза, даже готов этому поспособствовать, пригласив в гости родителей жениха. И пропишет моего мужа, а прежде отказал так, для порядку.

Эта откровенная уловка и необходимость хранить секреты отцовской нечистоплотности легли тягостным грузом на мои юные плечи, которые ничего тяжелее беличьей шубки не носили. Что ещё нужно для трагедии?

Отец долго был моим кумиром. Не потому, что занимал высокий пост в правительстве. Строгий и красивый, он любил меня, баловал, пускался в задушевные беседы, хотя искренней дружбы почему-то не получалось, мешало невидимое препятствие. Отец именовался героем гражданской войны и ежедневно общался с людьми, чьи огромные портреты в праздники висели на домах, их несли демонстранты в колоннах на Красной площади. Слово отца являлось для меня обязательным, хотя я смутно подозревала в нём вторую личину – жёсткую и отталкивающую. И вот она проступила, как на фотобумаге, опущенной в ванночку с проявителем.

В душе моей что-то надорвалось. Презрение к Крокодилице теряло почву под ногами, а доверительные отношения к отцу умирали. Каким бы хорошим актёром он ни был, всё-таки изредка переигрывал, и эта искусная ложь настораживала ещё больше, заставляя испытывать безотчётный страх.

Поделиться вновь обретёнными знаниями с матерью я не могла и не хотела, а между тем события развивались. Галя вдруг пополнела и похорошела, но глаза прятала, всё у неё валилось из рук, за что строгая хозяйка усердно её отчитывала. Не знаю, как это вышло: папа недосмотрел или деревенская дева оказалась глупой сверх меры, но судя по растущему животу, стало ясно, что Галя беременна. Странно, не могла же мама этого не заметить, однако по её лицу ничего нельзя было прочесть.

В то лето родители не поехали отдыхать, как обычно, на Чёрное море в «Нижнюю Ореанду», а неожиданно собрались провести отпуск на даче. Мне купили туристическую путёвку в Болгарию. Я не возражала, поскольку Дон отправился с концертной бригадой на заработки по городам Поволжья. Когда вернулась с «Золотых песков», по дому уже сновала новая прислуга. Как мне сказали, прежняя уехала домой в деревню. Вопрос был закрыт.

Правду я узнала много лет спустя, когда ухаживала за умирающей матерью. Словами признания она облегчала душу, возможно, перед смертью прощала мужа. Или мстила. Как проникнуть в глубины чужого сознания, где человек и сам себя не всегда узнаёт?

В общем, подарочек обнаружился, когда делать аборт было уже поздно. Бедная моя мамулечка много натерпелась от супруга, охочего до женских прелестей, но такого коварства не ожидала. Разразился скандал.

– Так, – грозно сказала она тогда папе, – если не хочешь слететь с должности, завяжи узлом свои поганые яйца. Ещё раз напаскудишь – обращусь в Партконтроль.

Существовала в Москве такая общественная организация, где заседали большевики с дореволюционным стажем и обширными полномочиями. Они судили строго, не взирая на регалии.

Тут уж не до ревности, надо спасать положение. Опасаясь, что позорная тайна откроется соседям, Галю заранее отправили на дачу убрать, проветрить комнаты, подготовиться к приезду хозяев на летний отдых и к собственным родам. Уже и с местной повивальной бабкой договорились. Потом молодую мать намеревались снабдить деньгами и отправить