Как хороший исполнитель, Шар пользовался некоторым доверием начальства и знал об этой операции чуточку больше, чем остальные ее участники, за исключением разве что Кувалды. Но Кувалда был не в счет. Шар привык воспринимать его как свою третью руку – самую мускулистую, самую тяжелую, с неуязвимо толстой, покрытой трудовыми мозолями шкурой. Эта дополнительная конечность была специально приставлена к его телу, чтобы ломать челюсти недругам и таскать из огня разные вкусности – по возможности не каштаны все-таки, а шашлык из молодого барашка под хорошую, качественную выпивку марки «экстра олд». А кто, находясь в трезвом уме, станет советоваться с собственной рукой?

Стоя на капитанском мостике траулера, Шар опять мысленно играл с идеей, которая впервые пришла ему в голову еще зимой, когда они с Кувалдой замочили эту старую суку Герду в лесочке под пансионатом «Старый бор». Тогда это была просто шаловливая мыслишка, тихий шепоток присевшего перекурить на левом плече шкодливого беса: сколько можно оставаться мальчиком на побегушках, чем ты хуже этих козлов? Заграбастали себе все, что только есть на свете, и все-то им мало! А не пора ли начать делиться, господа?

Сейчас, когда до цели осталось всего ничего, эта мыслишка перестала выскальзывать из рук, как только что выловленный молодой щуренок, и, как репейник, вцепилась в мозг тончайшими, с острыми крючками на конце колючками. Этой метаморфозе немало способствовали фантастические размеры маячащего впереди куша. Как добросовестный исполнитель, Шар прочел статейку этого писаки Липского и знал, что речь идет о, самое меньшее, вагоне золота. Пусть почтово-багажном, пусть даже не доверху заполненном, но ведь это, товарищи, даже не фура, хотя бы и с прицепом, а – вагон!!!

И, заметьте, не гнилой картошки. Так какого черта?! Люди ставили на карту все и при меньшем выигрыше. Там, на горе, не больше десяти человек с минимумом продовольствия и боеприпасов. О военной части операции можно не беспокоиться, тут все продумано и решено заранее. А вот в конце, когда главная пальба кончится, Саня Соломатин сыграет по-своему, после чего навсегда перестанет быть для кого бы то ни было Саней, не говоря уже о каком-то там Шаре.

Вагон золота или перспектива к выходу в отставку дослужиться до подполковника – как вам такой выбор, друзья? Что скажете, товарищи офицеры? А?.. Кто это там квакнул про долг и офицерскую честь? Вывести из строя и расстрелять к чертовой матери, идиотам не место даже в российской армии! Да, их тут много, но кто вам сказал, что это хорошо? К стенке, к стенке… Кто еще имеет возражения? Никто? Отлично. Просто превосходно! Так и запишем: принято единогласно.

В свои без малого сорок лет, многое повидав и перебив кучу народу, Шар наконец почувствовал себя самостоятельным, состоявшимся человеком, который в рамках спланированной кем-то другим операции задумал и уже почти осуществил другую, свою собственную – разумеется, блестящую. Слово «предательство» так ни разу и не пришло ему на ум, не говоря уже о его не столь литературных, благозвучных синонимах, самым мягким из которых является «крысятничество». Золото – мистический металл, не раз круживший и более умные головы, чем та, что крепилась в верхней части крепко сбитого, коренастого тела майора Соломатина.

Он сошел в шлюпку последним, прямо как капитан с тонущего судна. Эта ассоциация тоже не пришла ему на ум: Шар отлично знал, что морской волк нынче пошел уже не тот, что в семнадцатом веке. Капитан корабля сегодня суть не что иное, как чиновник при хлебном месте; честь на заре третьего тысячелетия не в чести, и лучший пример тому – обкуренный в хлам, нанюхавшийся кокса итальяшка, который ухитрился загнать круизный суперлайнер на скалы в такой луже, как Средиземное море, и первым занял место в спасательной шлюпке, причем не один, а в компании дорогостоящих шлюх, которые и послужили главной помехой судоходству. Шар давно не питал старомодных иллюзий и последним спустился по трапу по той простой причине, что пережидать вполне возможный пулеметный обстрел с берега спокойнее все-таки под прикрытием стальных бортов траулера, чем на утлой комбинации детского надувного резинового круга с парой двухтактных моторов японского производства.

Лодки без приключений достигли берега. Высадившийся во главе снявшей часовых передовой группы Кувалда доложил, что все в полном порядке, и Шар махнул рукой, подавая сигнал к началу движения. Траулер затарахтел движком, с присущей водоплавающей технике медлительностью развернулся посреди лагуны и почапал к устью Канонирского грота, торопясь до начала прилива выйти в море.

Навьючившись амуницией, в числе которой было целых четыре ротных миномета, ориентируясь главным образом по компасу, группа, численно превосходившая противника как минимум вдвое, миновала старые укрепления береговой батареи и двинулась вглубь острова.

Миновав Рыбьи Кости, отряд перегруппировался и, растянувшись цепью, начал подъем на Меч Самурая, постепенно беря вершину в кольцо. К тому времени, когда небо над островом стало из черного бледно-серым, кольцо замкнулось, и теперь даже мышь не смогла бы покинуть японский командно-наблюдательный пункт без риска наскочить на пулю.

3

Сделав свои неотложные утренние дела, Андрей вдруг осознал, что спать ему больше не хочется. То есть он бы вздремнул часок-другой, но не хотелось возвращаться в пропахший более чем полувековой затхлостью бетонный склеп, наполненный храпом, сопением и испарениями десятка людских тел. Бетонные своды и темнота ощутимо давили на психику, в голову постоянно лезли мысли обо всех, кто умер в этих стенах, – умер не своей, а насильственной смертью, потому что естественным порядком в таких местах, как правило, не умирают. Повышенной впечатлительностью Андрей Липский не отличался и к историям о неприкаянно блуждающих душах невинно убиенных относился со здоровым скепсисом. За тысячелетия писаной, не говоря уже о неписаной, истории человечество засеяло землю костями так основательно, что на планете осталось не так уж много мест, где, делая шаг, можно быть твердо уверенным, что не наступаешь на чей-то прах. С определенной точки зрения, весь этот мир – одно гигантское кладбище, и, если придавать этому обстоятельству слишком большое значение, можно просто сойти с ума.

Но все-таки с этим местом что-то было не так. Оно казалось насквозь пропитанным смертью, и, как Андрей ни старался, забыть об останках еще одного солдата внутренних войск, обнаруженных в одном из помещений нижнего яруса бункера, никак не получалось. На погонах убитого красовались широкие продольные лычки, голова была прострелена навылет, и, как и солдат, найденный на береговой батарее, он был застрелен в затылок – к такому заключению пришел Виктор Павлович, компетентность которого в подобных вопросах не вызывала у Андрея сомнений. Скорее всего, заявил этот самозваный эксперт, убийства были делом рук Прохорова, который, спрятав золото, счел необходимым избавиться от свидетелей. Это прозвучало логично, но оптимизма и бодрости духа, увы, не прибавило.

Обернувшись, Андрей покосился на распахнутую дверь бункера. Нет, возвращаться туда решительно не хотелось. Часы показывали без чего-то пять, небо над головой цветом напоминало старую оцинкованную жесть. Солнце должно было вот-вот взойти, так что ложиться, пожалуй, и впрямь не имело смысла. Горка травы и опавших листьев на дне одной из стрелковых ячеек вдруг зашевелилась, оказавшись косматой маскировочной накидкой, и выглянувший из ее складок Моська дружески помахал Андрею. Липский махнул в ответ, посмотрел в другую сторону и непроизвольно вздрогнул, обнаружив рядом с собой Стрельникова. Опираясь на трость, Виктор Павлович озирал раскинувшееся внизу море тумана с таким видом, словно все вокруг, от горизонта до горизонта, являлось его собственностью и успело порядком ему надоесть – давно бы избавился, да только хорошего покупателя не найти, а дарить или выбрасывать жалко.