«Обнаружить, раскрыть и избавиться» — это высказывание было одной из главных мантр в реабилитационном центре Cirque Lodge. Я очень волновался, размышляя о том, смогу ли сделать хотя бы последний шаг, — пришло время избавиться от всего этого дерьма раз и навсегда. На тот момент я стал настолько крупным экспертом по программе «12 шагов» (да и всему остальному, чем обычно занимаются в рехабах), что в Cirque Lodge тратил немало времени на то, чтобы помочь новичкам и просто немного развлечься. Я попросил принести стол для пинг-понга и даже придумал игру с красным мячом, который мы перебрасывали друг другу. Все это вызывало у моих «сокамерников» приступы энтузиазма, которых хватало на несколько часов, а мне придавало ощущение бодрости. Я очень хотел помочь людям, и, мне кажется, это у меня получалось.

Постепенно у меня сложилось впечатление, что именно во время пребывания в данном рехабе придется проделать серьезную работу с моими психологическими травмами, вернуться в детство и вытащить оттуда всю старую боль и все одиночество, тем самым начав очень болезненный процесс освобождения от этих напастей. Идея заключалась в том, что если я преодолею эти травмировавшие меня события, то больше не буду чувствовать необходимость прикрывать их наркотиками и алкоголем.

Однако Бёртон смотрел на вещи по-другому. Он обвинил меня в том, что мне самому нравится драма моей наркозависимости, и спрашивал меня, как я могу получать столько удовольствия, находясь в Cirque Lodge, и при этом беспокоиться почти обо всем, что происходит там, в реальном мире.

Такая постановка вопроса сразу показалась мне оскорбительной. Как это «мне самому нравится»? Как Бёртон мог смотреть на десятилетия моей наркозависимости и ужаса, на отсутствие самоконтроля, на мою очевидную внутреннюю пытку и говорить, что мне это нравится?

Во время Недели семьи и друзей пациенты обычно приглашали к себе гостей, но я всеми силами этому сопротивлялся. Мой отец навещал меня в центре Hazelden, мать — в центре Promises Malibu, а моя тогдашняя девушка провела бесчисленные часы, наблюдая, как я болтаю во время детоксикации со множеством медсестер, сиделок и пациентов. Я не хотел подвергать их этому испытанию еще раз. Это было слишком больно, слишком тяжело, слишком несправедливо. Я хотел, чтобы они сделали перерыв — и это было самое меньшее, что я мог сделать. Я сам ввязался в эту заваруху и сам из нее выберусь.

Но однажды, примерно во время проведения Недели друзей и семьи, я обнаружил, что сижу на улице в одиночестве, надеясь на то, что появится лось или что индейка взлетит на дерево. День был морозный, а курить все равно хотелось, так что мне ничего не оставалось, как одеться потеплее и выйти на свежий воздух… Пока я сидел и попыхивал Marlboro, пошел легкий снежок. Стало невероятно тихо. Мне казалось, будто вся Вселенная терпеливо прислушивалась к тому, что творится в моей голове и моей душе.

Интересно, что ей удалось услышать?

Я стал думать о том, почему во время пребывания в этом рехабе я не хотел видеть никаких посетителей, и одна мысль глубоко меня поразила… Почему я освобождаю от прохождения через этот ад своих родных и близких, а не себя?

С этой мыслью ко мне пришло и понимание того, что Бёртон был прав, — мне нравился этот хаос. Пришло время дать себе передышку. Наркотики уже давно не обеспечивали мне того, в чем я нуждался, а я все время возвращался к ним и рисковал жизнью для того, чтобы… Для чего? Чтобы бежать? Бежать от чего? Худшее, от чего мне хотелось убежать, — это от алкоголизма и наркозависимости. Но использовать для этого выпивку и наркотики… Ну, это по крайней мере нелогично… Ничто из того, что я делал, не имело смысла ни в малейшей степени. И я оказался достаточно сообразительным, чтобы это понять. Но дальше-то что с этим делать?.. Это был другой уровень математики, на который я еще не вышел. Перемены всегда пугают, даже когда на кону стоит ваша жизнь.

Но главное, я наконец научился задавать хорошие вопросы, пусть пока ответы на них и были не совсем ясными. В глубине души я понимал, что жизнь состоит из простых радостей вроде перебрасывания туда-сюда красного мяча или наблюдения за лосями, бегущими через поляну.

Мне нужно было снять с себя ответственность за все плохое, например за то, что я до сих пор злюсь на своих родителей. На все эти годы я остался ребенком без достаточного сопровождения взрослых, но главное состояло в том, что я боялся обязательств потому, что я боялся. Мне нужно было понять, что мой отец ушел из семьи, потому что боялся ответственности, а мама просто была ребенком, который старался изо всех сил. Не ее вина, что ей пришлось столько времени посвящать этому гребаному премьер-министру Канады, — такая работа никогда не будет продолжаться с девяти до пяти, даже если тебя дома ждет маленький ребенок. Но тогда я этого не понимал, и вот теперь мы имеем то, что имеем…

Мне нужно было двигаться дальше, вперед и вверх, нужно было осознать, что там находится целый большой мир, и он был создан не для того, чтобы меня «доставать». Более того, на самом деле он был ко мне совершенно безразличен. Он просто был, как эти животные, как острый, словно бритва, воздух; Вселенная всегда была нейтральной и прекрасной, она будет существовать и дальше — со мной или без меня.

На самом деле я жил в мире, где, несмотря на его безразличие ко мне, мне удалось создать для себя важное, значимое место. Мне нужно было осознать, что, когда я умру, мои «Друзья» должны будут оказаться в самом конце списка моих достижений. Мне нужно было напомнить себе, что нужно быть добрым к людям, что каждое столкновение с ними должно приносить счастливый опыт, а не наполнять меня страхом, как будто только он имеет значение. Мне нужно было быть добрым, уметь любить, уметь слушать, уметь безвозмездно отдавать. Пришло время перестать быть таким перепуганным придурком и понять наконец, что, когда будут возникать непредвиденные ситуации, я смогу с ними справиться. Потому что я стал сильным.

В конце концов снег почти прекратился, и из надвигающегося мрака в сад бесшумно вышел лось. Точнее, это была лосиха; ее вытянутая морда сияла безмятежностью. Лосиха выглядела так, будто все в этом мире она уже видела (по крайней мере один раз), и ее уже ничем не