Но невозможность разделить с дочерью радость от этого чудесного превращения угнетала.

Хорошо и просто было с Валерой.

Он жил для нее во всех песнях, даже тех, которые он вряд ли знал, а бывало так, что, услышав по радио популярный хит из прошлого, она ощущала, как сердце со сладостной, незнакомой прежде болью, заходилось в бессмысленном волнении… В том времени, которого не вернуть, он слушал эти незатейливые мелодии вместе с кем-то, чем-то жил, о чем-то мечтал…

И еще думалось: вот если бы это тайное и счастливое поместить в привычную декорацию, если бы, пусть в самой нелепой фантазии, переместить Валерия Павловича в их с Анькой квартирку, что, рассеялось бы очарование?

Растворилось за дверью не вовремя занятого душа, в потеках сбежавшего кофе, в его непонятных, заимствованных у сына словечках, которые ее по-прежнему умиляли, и еще в необходимости для Аньки играть не написанную для нее роль в чужой пьесе.

И тогда она принималась убеждать себя в том, что ее друг боится надвигающегося одиночества в ожидании ухода из дома совсем взрослого сына и ищет в ее лице помощницу по хозяйству. Но в следующую же секунду Самоварова, умевшая быть объективной, с усмешкой эту мысль отметала – не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать, насколько далека она от идеала. Правда, в этом смысле она все же работала над собой и каждое утро начинала теперь с обязательной уборки квартиры – и это было еще одним подтверждением произошедших с ней перемен.

В один из дней, когда Валерий Павлович вел прием в поликлинике, Самоварова решила просто прогуляться по городу, но уже через пару часов почувствовала усталость и села на трамвай.

На остановке напротив небольшого, любимого горожанами православного храма, зашли две женщины средних лет.

Обе были в дешевых, одинаковых, словно случайно попавшихся под руку платочках, при этом, судя по одежде, женщины были вполне благополучны и состоятельны.

Присев на свободные места напротив Варвары Сергеевны, они громко завели разговор.

– Вот, Лиза, скоротали мы с тобой денек с Божьей помощью…

– Хорошая была мысль, Светлана, спасибо тебе!

– Часто, конечно, не наездишься, дел всегда хватает, но хотя бы раз в месяц неплохо вот так помогать… Тем более что работа – одна радость, и такая светлая… Удивительно, да?

– Спасибо тебе, Светлана, так хорошо стало, будто душа в бане отмылась!

– И батюшка, не в пример другим, такой человечный, такой свой, будто знаешь его всю жизнь.

– А что сегодня за праздник? Так молились, так пели, что все внутри меня радовалось и плакало! Ты прости меня, невежду, я еще мало что понимаю…

– Нет, не праздник, обычная служба, но видишь, сколько народу, оказывается, ходит.

– Так значит, в любой день можно приходить и помогать?

– Конечно! Это же бескорыстная, доброю волей, помощь. Засомневаешься в чем, приходи к началу утренней службы, потом поможешь, приберешься, сколько времени тебе на это не жалко. Ты можешь и без меня, когда сама захочешь, а можешь и просто службу отстоять. Глядишь, и до желания причаститься дойдешь…

– Господи, даже без причастия, а все равно – дышать стало легко!

Варвара Сергеевна встала и направилась к дверям. Приближалась ее остановка.

Поколебавшись, она все-таки обернулась и спросила:

– Простите меня, я тоже невежда… А во сколько утренняя служба начинается?

На следующее утро Варвара Сергеевна пришла в храм.

Встретили ее доброжелательно и спокойно и неторопливо разъяснили, в чем конкретно она может помочь.

Сначала Варвара Сергеевна хотела рассказать, что в церковь пришла второй раз в жизни… Да и в первый не пришла сама – принесли бабка с дедом, когда годовалую, тайком от многих, крестили.

Но она смолчала.

Не понимала пока своего внезапного порыва, уж как другим-то объяснить?

Прожила же без этого целую жизнь…

Да, Пасха, да, Рождество, и по телевизору службу смотрела, и традиции в доме соблюдались – куличи да яички…

Сначала религии будто не было вовсе, а потом – как прорвало людей, и вчерашние безбожники вдруг поспешили отмаливать да жертвовать.

И всегда находился кто-нибудь рядом, кто между прочим замечал, что и ей неплохо бы в церковь зайти.

Самоварова отмахивалась.

Она всегда избегала внезапных массовых поветрий, а реальную жизнь, до болезни, привыкла измерять конкретными фактами.

Осторожно передвигаясь по каменному полу храма, который вместе с двумя другими прихожанками ей предстояло протереть, Варвара Сергеевна ощущала себя так, будто попала в надежный, защищенный, сверкающий золотом, но без спеси, величественный, но без гордыни, дворец.

И как обманчив был его размер снаружи!

Небольшой с виду храм, а внутри такая мощь, такая дух захватывающая, ввысь и вширь, красота!

Внимательно рассмотрев иконы с изображением неизвестных ей святых, Варвара Сергеевна, продолжая глотать восторг перед многовековым величием родной истории, принялась изучать посетителей.

Кто-то, зайдя, надолго погружался в себя, оставаясь недвижимым, кто-то кратко, но истово молился и, крестясь и кланяясь, вновь возвращался в свой обычный мир.

Но все молившиеся, не говорившие меж собой и даже не смотревшие друг на друга, непостижимым образом сливались в целый, будто кружевом тончайшим покрытый организм.

Самоварова, которой неподвижное стояние давалось нелегко, отметила, что среди молившихся было немало мужчин, молодых и старых, принадлежавших к разным социальным слоям и вряд ли где-либо пересекавшихся в реальной жизни.

Но вот закончилась служба, и Варвара Сергеевна, очистив от воска тяжелые золотые подсвечники под массивными, укрытыми нарядными окладами иконами, и протерев на отведенном ей участке пол, почувствовала, что хоть и устала физически, уходить ей из этого дома не хочется.

Она обратилась было к сухонькой, с сердитым, но как будто и не всерьез голосом, старушке-служительнице, но тут при входе началась какая-то суета.

– Погоди, сестра, запамятовала я… Отпевать несут раба божьего. Ты теперь иди с богом и приходи, когда захочешь.

– А можно мне остаться?

Старушка не ответила.

Распахнулись двери, и в храм, стараясь ступать как можно тише и оттого неловко толкаясь, вошла группа людей в черных скорбных одеждах.

Деревянный полированный гроб поставили по центру на раздвижки.

Продолжая стоять подле старушки, которая принялась что-то быстро записывать в большой клетчатой тетради, Варвара Сергеевна вглядывалась в прибывших и вдруг поймала себя на мысли, что где-то уже видела кое-кого из тех, кто, шепотом переговариваясь и толкаясь, полукругом выстроились у гроба.