— Как только преподаватели убедятся в твоих способностях, дальше уже можно не надрываться. К тебе будут относиться как к полезному ископаемому. И никогда не завалят на экзамене, даже если в журнале стоят одни двойки. Самое главное — произвести на них впечатление, а потом можешь наплевать на учебу. А на втором или третьем курсах можешь даже в начале не налегать на учебу — тебя уже будут знать. Они ведь только про нас и говорят все время. Господи, я бы на их месте свихнулась от тоски.

Не слишком утруждая себя занятиями, Сара каждый вечер ходила в гриль-бар, который все называли просто «точкой». Иногда она приглашала Мерри с собой. Они посещали также ресторанчик «Д'Андреас», где ели пиццу и попивали пиво. Жизнь била ключом, но Мерри стала подмечать, что платья становятся ей тесноваты. Она поделилась этой новостью с Сарой, которая научила ее принятому в Древнем Риме обычаю — после трапезы и возлияний уединяться с перышком.

— А зачем перышко?

— Пощекотать им заднюю стенку горла. И вызвать рвоту.

— Господи, как это противно!

— Ничего, привыкнешь. Зато не располнеешь. В противном случае тебе придется отказаться от многих жизненных радостей.

Мерри пришлось согласиться. Тем более что, недвусмысленно намекнула Сара, среди жизненных радостей, от которых пришлось бы отказаться Мерри, была и сама Сара. Поэтому каждый вечер, возвратившись в общежитие из «точки», «Д'Андреас» или других подобных заведений, Мерри уединялась в ванной с павлиньим перышком, которое приобрела в одной из местных лавок, и очищала желудок. Она оставалась стройной и больше не испытывала отвращения к этой процедуре.

По уик-эндам Мерри скучала, потому что Сара уезжала в Нью-Йорк, где встречалась с каким-то мужчиной. От вечеринок со студентами мужских колледжей Мерри воротила нос, мотаться на выходные в Нью-Йорк ей тоже не улыбалось, поэтому она оставалась в общежитии и за два дня выполняла все задания, которые накапливались за учебную неделю. Поскольку девушка она была смышленая и сообразительная, то все бы так и продолжалось, если бы в один воскресный вечер Сара не осталась в Нью-Йорке.

Все случилось внезапно. Сара бросила Скидмор, вышла замуж за польского князя и улетела с ним в Рим. Бам! Словно ее и не было. Мерри, конечно, не рвала от горя волосы, но поступок Сары потряс ее. Как могла Сара бросить колледж, не доучившись чуть больше года? Теперь же, когда Сары рядом не стало, у Мерри пропал стимул учиться. К чему ей учеба? Если она решит всерьез попытать счастья в театре, то четыре года, проведенных в Скидморе, пропадут зря — закончив колледж в двадцать один год, она окажется уже старовата для многих ролей. Некоторые ее сверстники уже успели сделать себе имя и сколотить порядочный капитал.

Пытаясь избавиться от охвативших ее сомнений, Мерри приналегла на учебу, но без особого успеха. В Скидморе в скорлупку просто так не спрячешься — не то что в матриархальной школе «Мазер». И все же Мерри решила взяться за ум. Она припомнила совет Сары о том, что надо произвести впечатление. Пока у нее это не получалось. И совсем плохо обстояли у нее дела с античным искусством — Мерри просто не хватало времени зазубривать тексты слайдов, изображающих египетские фрески, греческие колонны и статуи, римские барельефы. Тогда она использовала последнюю возможность и записалась на консультацию к мистеру Кэнфилду, своему преподавателю, чтобы попросить его помочь ей с этим предметом, сославшись на личные проблемы. Так поступали многие, а Сара говорила, что этот прием никогда не подводит. По крайней мере, преподаватели считали, что у тебя есть хоть какой-то интерес к их предмету, а это было уже много — большинство студенток интересовались только парнями или скаковыми лошадями. Записавшись на консультацию, Мерри тут же выкинула ее из головы, поэтому, когда назначенный час настал, у нее оставалось всего десять минут на то, чтобы сбегать в свою комнату и переодеться — Кэнфилд был известен тем, что обожал заглядывать студенткам за вырез платья.

Крохотный кабинетик Кэнфилда, скорее походящий на каморку, размещался в здании факультета искусств. Кэнфилд был довольно молод и носил козлиную бородку, которую постоянно теребил. Некоторые студентки находили его привлекательным, хотя большинство (в том числе Мерри) полагало, что Кэнфилд похож на дятла. Тем не менее он считался яркой личностью, поскольку блестяще знал свой предмет, обладал едким пытливым умом и не лез в карман за словом. В Скидморе он преподавал по необходимости, поскольку хотел жить и работать неподалеку от Нью-Йорка до тех пор, пока не закончит диссертацию — не то о Грёзе,[20]не то еще о ком-то в этом роде. По всему Скидмору о Кэнфилде ходили самые невероятные слухи — вполне естественно, когда преподаватель женского колледжа молод и холост. Что ж, решила Мерри, скоро она все это выяснит и узнает, каков Кэнфилд вне аудитории и вне античного искусства.

— Заходите, заходите, — пригласил он.

Дверь в его каморку была распахнута, и он услышал шаги Мерри, когда она шла по коридору. Мерри присела на деревянный стул напротив письменного стола Кэнфилда.

— Спасибо, что согласились принять меня, — сказала она.

— Это моя работа, — ответил Кэнфилд. Не слишком многообещающее начало. — Что вас беспокоит?

— Я… Боюсь, что я не могу похвастаться тем, что нахожусь в ладах с античным искусством.

— Да, это так, — согласился он. Мерри уже пожалела, что решила прийти к нему.

— И я… Я хотела заверить вас, что это вовсе не потому, что мне неинтересно. Просто у меня выдался тяжелый семестр. И… я хотела спросить, нельзя ли что-то придумать, чтобы я смогла наверстать упущенное, догнать остальных…

— Конечно, можно. Вам нужно только заниматься поусерднее, вот и все.

Затея начинала казаться совершенно безнадежной. И все же, зайдя уже так далеко, Мерри не могла так просто смириться с поражением. Она нагнулась вперед, чтобы под декольте ее и без того низко вырезанного платья взору Кэнфилда открылась и ложбинка между грудями и два полушария, и заговорила искренне и убежденно:

— Я и стараюсь, но у меня не выходит. Все усилия растрачиваются впустую. Мне или нравится один какой-то слайд, или я просто перебираю все подряд, пытаясь запомнить те отличительные признаки, о которых мы говорили на семинаре и которые мы должны знать. И получается так, что от одного слайда у меня просто дух захватывает и я рассматриваю его целую вечность, а другой оказывается настолько… скучным, что я забываю его, как только откладываю в сторону.

— Понимаю, — произнес Кэнфилд. По крайней мере, он заинтересовался зрелищем, открывшимся под вырезом платья Мерри, что, наконец, вдохнуло в нее хоть искорку надежды. Если даже самая крохотная часть его мозга концентрировалась на декольте какой-либо красивой девушки, он усиленно пытался домыслить остальное и уже не мог полностью сосредоточиться на беседе.

Он пустился в пространные рассуждения о том, что произведения искусства должны служить «материалом» для изучения, но паузы между фразами порой неоправданно затягивались, а речь становилась все более и более сбивчивой. В конце концов, видя его затруднения, Мерри вернула Кэнфилда к реальности. Она выпрямилась и сказала, что одну статую она видела по меньшей мере десять раз, прежде чем поняла, что это та самая статуя, которую они изучали по слайдам. Статуя стояла в Базельском музее, и Мерри сначала сконфузилась, а потом даже разозлилась, потому что статуя сильно отличалась от слайда: она и впрямь выглядела удивительно динамичной и напряженной, как он и говорил на лекции, а вот на слайде этого совершенно не ощущалось.