Филиппа побледнела: оказывается, она влюблена? Интересно, что вкладывает в это понятие Тотти? Сердце ее учащенно билось, когда карета увозила ее дальше в вечернюю мглу.

Маркус Уорт совершенно не предчувствовал, кто окажется у дверей его дома в этот вечер. А раз так, он решил улечься в постель, чтобы поднабраться сил к появлению Бирна. Возможно, он вернется с информацией, которая потребует физических усилий от них обоих.

Но прежде ему предстояло закончить письмо к Филиппе. Он начинал его по-разному уже двенадцать раз, всякий раз изнывая от неуклюжести своих оборотов и ничтожности доводов. Последний вариант вышел самым неудачным.

«Дорогая миссис Беннинг, — все его варианты начинались с этого почтительного обращения, — благодарю вас за вашу неоценимую помощь при нашей последней встрече. Это было так великодушно с вашей стороны». Великодушно. Она извлекла пулю из его плеча. Она, которая и ран таких никогда не видела, а он называет это великодушием. Нет, он просто смешон с этой своей благодарностью!

Маркус потер усталые глаза. Ну как он скажет ей, что они больше не должны видеться? «Вы были так добры, но больше ничего от вас не нужно»? Как он напишет ей это, если только и думает, как бы ее увидеть? Он и письмо это выдумал, потому что не может отделаться от мыслей о ней.

Ситуация слишком опасная, ей следует это понять. Авантюрная жилка в ней сильна, но все же она разумная и весьма практичная леди, а потому должна прислушаться к его доводам.

И угораздило же его влюбиться в эту леди! С самого начала она смотрела на него свысока, его статус в обществе был совсем не привлекателен для нее. Пусть же все так и останется.

Маркус встал и принялся расхаживать босым по своему кабинету.

Но разве можно забыть, как она отвечала на его поцелуи в конюшнях Гемпшира, как обнимала его, каким покорным было ее тело, пьяное от любви?! Но с другой стороны, как можно простить ей увлечение этим пустым маркизом? Нет, Маркус Уорт и Филиппа Беннинг — две разные планеты, и они должны вернуться на свои орбиты.

Он снова уселся за стол и положил перед собой чистый лист. Вернув очки на нос, принял сосредоточенный вид.

Его отвлек стук бронзового молотка у входной двери. Он передвинул бумаги на столе и, пройдя по коридору, распахнул входную дверь.

Все застилала пелена моросящего дождя. Но все же он заметил, как радужно переливаются капельки на ее кружевной накидке. Она продолжала стоять, молча, уставившись на него своими огромными синими глазами.

— Привет, — наконец произнесла Филиппа мягко и устало.

— Привет, — отозвался он.

Ее взгляд скользнул по его фигуре, и он внезапно осознал, что халат у него расстегнут и на ногах ничего нет.

— Что вы здесь делаете? — буркнул он, заставив ее перевести взгляд на его лицо.

— Могу я… войти? — спросила она. Уголки ее губ нервно подергивались, она хотела улыбнуться, но не могла.

Маркус продолжал стоять, вперив взгляд в свои босые ноги. Между тем дождь уже перешел в настоящий ливень. С козырька подъезда и с накидки Филиппы стекали струйки воды. Холодные брызги, попавшие на него, привели Маркуса в чувство. Каждый нерв в его теле ощутил ее присутствие. Он отступил назад, молча предлагая ей войти.

— Благодарю вас, — произнесла она. Приятное тепло окутало Филиппу, когда она вошла в кабинет и протянула к огню руки в перчатках. Маркус застыл у двери, ожидая ее дальнейших действий.

— Зачем вы здесь? — произнес он, наконец, каким-то тихим, испуганным голосом.

— Я… хотела убедиться, что с вами все в порядке, — запинаясь, произнесла она. — Почти целую неделю я не получала от вас никакого известия. Я не знала, все ли у вас хорошо.

— Все прекрасно, нет нужды беспокоиться, — ответил он, скрещивая руки на груди.

— Нет нужды беспокоиться?! — вскричала она с истерическим смешком. — Когда я оставила вас на время, вы находились в бессознательном состоянии. А утром вы внезапно исчезли, не соизволив даже предупредить меня. Ни слова, ни записки — ничего. Проходит неделя, а я по-прежнему ничего не знаю о вас. А ваше состояние тогда давало мне большой простор для размышлений.

— Я в порядке, — произнес Маркус, — и весьма благодарен вам за вашу неоценимую помощь. Но отныне и впредь вы больше не должны беспокоиться о моем состоянии. Это вас не касается.

— Что… что вы несете, Маркус? Как это — не касается? Я полагала, что мы стали друзьями…

— Между нами существовало деловое соглашение, но теперь я решил положить ему конец, — холодно проговорил он.

Филиппа замерла, не веря своим ушам.

— Вы… вы решили положить конец, не спросив меня? — обрела она, наконец, дар речи. — Вы не смеете так поступать! Маркус, Бога ради! Ведь в вас стреляли…

— И так же легко могли подстрелить вас! — воскликнул он, приближаясь к ней. — Эта пуля могла ранить вас, ранить, убить точно так же, как и меня. Я не имею права вовлекать вас и дальше в эту игру. Разве этого вы хотели, договариваясь со мной? Нет, вы были намерены лишь обеспечить мне пропуск на ваши светские рауты. Кто вас просил бежать за мной в тот вечер?! Как вы могли отважиться на такой шаг?! — Он уже не думал о том, как он выглядит, расхаживая босиком, и едва не срывался на крик. — Вы должны прекратить это! Вы не должны приближаться ко мне!

Она кивнула. Одинокая слезинка поползла у нее по щеке.

— Если вы увидите меня идущим по одной стороне улицы, вы должны перейти на другую. Вам ясно?

Она снова кивнула. В комнате было слышно только его тяжелое дыхание и тиканье часов.

— Филиппа, — снова заговорил он, уже спокойнее, — Филиппа, почему вы все еще здесь?

Их глаза встретились. Он видел происходящую в ней борьбу — между покорностью и решимостью, между желанием уйти и остаться…

А затем она пересекла комнату и поцеловала его.

Стена сомнений рухнула. Не было больше никаких «если бы», ни протестов, ни возражений. Были только они двое — Филиппа и Маркус — и огонь любви, пылавший в их сердцах и крови.

Едва она подошла к нему, как Маркус заключил ее в объятия и стал целовать. Он хотел ее, она была необходима ему. И он не мог больше сопротивляться своему желанию. Он зарылся в ее волосы, а потом стал выдергивать шпильки и сверкающие заколки. Филиппа прижималась к нему, играя завитками на его висках и за ушами, пробегая пальчиками по его бакенбардам. Он впился в ее губы, но она внезапно прервала их поцелуй, вызвав его недоумение. Но она лишь сняла с него очки и положила их на стол. Затем она снова нашла его рот, и их языки забились в ритме, который был подсказан импульсами, ведомыми только им.

Даже теперь, когда она была рядом, ему было мало ее, он продолжал тосковать по ней. Ему казалось, что он никогда не сможет насытиться ею. Он теснее прижал ее к себе и дернул за шнурок черного бархатного плаща у горла, спеша почувствовать ее кожу. И тяжелый плащ, повинуясь нетерпеливому движению его руки, скользнул на пол.