Многие надеются, что Египет воспримет «турецкую модель» сочетания демократии и капитализма с некоего рода приглушенным исламизмом для создания открытого и процветающего общества. Однако турецкая модель была построена как следствие ряда предписанных МВФ реформ и глубокого экономического и политического взаимодействия ЕС с Турцией. При отсутствии подобных экономических реформ Египет, судя по всему, идет по пути Пакистана, экономика которого зависит от помощи США и постоянно находится на грани краха. Он избегает его только потому, что вовремя поступает арабская помощь и пакеты спасательных мер, собранные международными финансовыми институтами. Тем временем страна становится все беднее, ее проблемы все больше увеличиваются, а выход из циклического кризиса и бедности становится все более устрашающим и менее всего вероятным. Антиамериканские экстремистские силы будут потом пожинать свои плоды политического разочарования и социальной нищеты. На политическом фронте «всепроникающий слой» военных контролирует ключевые сектора экономики и оказывает существенное влияние на чиновничий аппарат, судебную систему и все еще сохраняющие свою мощь силы безопасности. Перспективы гражданского правления, не говоря уже о демократии, весьма призрачны. Администрация Обамы, возможно, и делала ставку на то, что демократия превратит Египет в Турцию, но Турция стала такой, какой она является сейчас, благодаря устойчивой вовлеченности в ее дела Европы. Такого мы не наблюдаем в Египте.

Верно, что глобальный финансовый спад и греческий кризис не способствовали улучшению ситуации в Египте, но тут нет никаких оправданий для Каира. Египет – это шарнир, вокруг которого, возможно, вращается судьба всего Ближнего Востока. Америка тратила триллионы на решение проблем безопасности в этом регионе после 11 сентября, проблем, которые, по мнению Вашингтона, были вызваны недостатками диктаторских режимов. Разве Америка пошла с войной в Ирак не для того, чтобы дать демократию всему Ближнему Востоку и покончить с захватом исламским экстремизмом умов и душ мусульман? А теперь, когда демократия оказалась в пределах досягаемости, мы не захотели сделать на нее ставку. «Короче говоря, – пишет в «Нью-Йорк таймс» Дэвид Сангер, – Америка предпочла бы говорить о продвижении демократии. Но она больше не намерена вкладываться в такие рискованные предприятия, как демократия»207. Но венчурные капиталовложения – это как раз то, что необходимо Ближнему Востоку. Регион обладает большим предпринимательским запалом, но не может найти для него выхода до тех пор, пока лапа одряхлевшего государства судорожно душит экономическую свободу208.

Соединенным Штатам нет необходимости заниматься этим везде и всюду, но они не могут допустить провала в Египте. Они определенным образом не могут позволить себе стоять в стороне и просто наблюдать за ходом разворачивающихся событий, даже не пытаясь оказывать воздействие на них. Через полтора года после ухода Мубарака у администрации Обамы по-прежнему отсутствовала четкая стратегия по Египту. По большому счету, не был учтен потенциал экономической реформы как ключевой движитель других перемен. Измените экономику в направлении предоставления ей свободного развития, и генералы и исламисты должны будут приспособиться к такой перемене. Как говорит специалист в области международных отношений Майкл Мандельбаум, «знания и умение, необходимые для продвижения демократии… приходят из опыта управления каждой конкретной формой экономической системы… Школой демократии является рыночная экономика»209.

Самый лучший шанс для подлинных перемен в Египте выпал еще раньше, вскоре после ухода Мубарака. То был момент, когда Америка и ее союзники должны были положить на стол большой финансовый пакет в обмен на большие перемены. Нам следовало бы решительно подчеркнуть необходимость проведения экономической реформы. Надо было использовать все усилия для убеждения египтян в том, что их проблемы не будут решены до тех пор, пока они не свернут свое чрезмерно разросшееся централизованное государство, не повысят его дееспособность и эффективность и не дадут больше простора для свободного предпринимательства. Нам следовало бы поставить вопрос об экономической реформе на первое место повестки дня переговоров с египтянами по всему политическому спектру, включая проблему генералов. Администрация постепенно созревает к принятию этой идеи, но все еще не считает экономику средством достижения перемен в Египте и не делает необходимый большой толчок для того, чтобы это произошло.

Мы довольствовались тем, что сделали по минимуму в Египте, в сравнении с тем, что было сделано после 1989 года в Азии, Восточной Европе и Латинской Америке. Это многое говорит о нашем отказе от участия в жизни этого региона. Если потенциала для демократии, который несет «арабская весна», недостаточно для того, чтобы вызвать наше участие, нет никакой ясности относительно того, что будет впереди.

«Арабская весна» была классическим «черным лебедем»[19], неожиданным, но масштабным стратегическим поворотом, нанесшим первые большие удары по прочному панцирю жестоких диктатур, в течение длительного времени сдерживавших прогнившие экономики на Ближнем Востоке и слабые тенденции общественного развития. Она проделала то, на что была рассчитана иракская война, но со своей задачей не справилась. То была благоприятная возможность для попытки Америки повторить кое-что из того, что она попыталась сделать 20 лет назад, после падения «железного занавеса» и краха одного за другим диктаторских режимов. Тогда Америка воспользовалась шансом, предоставленным победой Запада в «холодной войне», таким образом, чтобы изменить мир в лучшую сторону. Мы возглавили международный альянс для строительства рыночных экономик и укрепления демократии во многих частях света. Шанс повторить то же самое в регионе Большого Ближнего Востока, построить процветающие экономики и взрастить демократию – постараться перевести этот регион в новую историческую фазу и на более безопасную траекторию для всех заинтересованных сторон – не вызвал такого же отклика. Надежды на реформу никогда не бывали стопроцентной удачей, но, несомненно, это трагически упущенная возможность.

Обама никогда не предлагал какое-либо видение или великую стратегию для того, чтобы руководить реакцией Америки на вереницу событий, разворачивавшихся на Ближнем Востоке. Он отреагировал на «арабскую весну» без последовательной стратегии или без большого энтузиазма или желания принять участие, как будто порожденные ею протесты и политические перемены были нежелательным отвлечением внимания, а не историческим открытием нового этапа развития. Франция и Великобритания (и Хиллари Клинтон) подталкивали Обаму к интервенции в Ливии210, но там, так же как и в Египте, американский интерес испарился, как только был устранен диктатор. Америка проявила даже большее нежелание оказаться вовлеченной, когда речь зашла о Сирии. Повстанцы там получали моральную и материальную поддержку (по большей части невоенную и гуманитарную помощь) от Америки, но не было обещания относительно вмешательства. В Бахрейне администрация выступила с протестом по поводу разгона демонстрантов, но не сделала ничего сверх этого; а в Йемене Вашингтон поддержал план стабилизации правящего режима с формулировкой, которая сводилась к следующему: «Больше не нужен президент Али Абдалла Салех, но и демократия тоже не нужна». Свидетельства репрессий в Саудовской Аравии просто игнорировались.