Несомненно, изначальным порывом со стороны Обамы было желание поддержать протестующих, требующих покончить с диктатурой. Он расценивал «арабскую весну» как поворотный момент в истории и хотел, чтобы Америка помогла арабам добиться демократии. Его жесткая риторика в поддержку демонстрантов и его личное отношение к уходу Мубарака с его трона были так же революционны, как и то, что происходит на арабских улицах. Однако его администрация отошла от такого смелого подхода. Она начала говорить о балансе интересов взамен ценностей, на практике же все больше ставила интересы превыше ценностей. Администрация отказывалась поддерживать демократию для всех арабов (жителям Бахрейна, Саудовской Аравии, Йемена не повезло), правда, лишь только для тех, чьи мотивы отвечали американским интересам. К лету 2012 года это был «клуб одного»: Сирии. Для аналогичных правителей и народов Ближнего Востока «колеблющаяся политическая линия Обамы могла быть истолкована не как вовлеченность в дело эпохальных перемен, а больше как усилие по как можно более длительному продолжению политики прошлого»211.

Обама по понятным причинам неохотно отнесся к развязыванию новых войн на Ближнем Востоке. Однако его отношение к «арабской весне» и ближневосточная политика определялись решениями, не имевшими ничего общего с вооруженной интервенцией, – они все затрагивали вопрос: поддерживать или нет возможность строительства демократии после революций?

Мартин Индик, Кеннет Г. Либерталь и Майкл О’Хэнлон в своей книге «Изменить ход истории» объясняют неспособность Обамы подняться до уровня вызова, брошенного «арабской весной», тем, что кандидат в президенты, который баллотировался на силе идей, став президентом, превратился в упрямого реалиста. Центр его внимания сместился с великих замыслов и надежд, которыми изобиловала его избирательная кампания, и установился на ближайших задачах, необходимых для поддержания безопасности Америки в очень опасном мире. Прагматичное или нет, наследие Обамы на Большом Ближнем Востоке не будет подобно рейгановскому, которое было свидетелем одного из величайших исторических преобразований нашего времени. Напротив, оно будет гораздо ближе к наследию, оставленному Джорджем Бушем-младшим, война с терроризмом которого дала основу, на которой Обама формировал свой подход к роли Америки в мире.

Если и существует некая заметная американская стратегия по Ближнему Востоку, то это противодействие терроризму – продолжение войны с Аль-Каидой, а также связанные с ней побочные процессы и исключительные права на использование спецназа и беспилотников. Этого следовало ожидать – в конце концов, по-прежнему существует угроза терроризма, исходящая из этого региона. Но противодействие терроризму не поможет преобразовать Ближний Восток. Чтобы полностью оценить воздействие американской внешней политики на этот регион, следует рассматривать параллельно реакцию на демократию и на терроризм, как на двуликого Януса американской вовлеченности. И дело не в том, что у нас не было должной реакции в должное время на «арабскую весну», мы просто удвоили наши усилия по борьбе с терроризмом. А когда два элемента вступают в конфликт, как в случае с Йеменом, последний перевешивает первый. Как это ни удивительно может показаться тем, кто ожидал, что Обама будет чем-то вроде «анти-Буша», но увлеченность Буша внутренней безопасностью как главным смыслом генеральной стратегии служит самым лучшим свидетельством того, каким видит Обама вовлеченность Америки на Ближнем Востоке.

Увлеченность Америки беспилотниками вполне понятна. Они эффективны и стоят недорого, с их помощью гораздо легче вести войну против террора, чем проводить кампанию противодействия повстанчеству, в которой участвуют десятки тысяч военнослужащих, а также параллельно заниматься строительством государства. Поэтому не было неожиданностью, когда беспилотники быстро превратились в основополагающие опоры успешной стратегии Америки по противодействию терроризму в Афганистане и Пакистане, а затем и в Йемене212.

Другие достижения в борьбе с терроризмом также пришли в оперативный режим Интернета примерно в то же самое время, когда Обама стал президентом, что в основном касается усиленных возможностей информационной войны213. Сочетание беспилотников, войск спецназа и войны в кибернетическом пространстве подарило президенту конкурентоспособную, высокотехнологичную и тайную альтернативу традиционным военным средствам борьбы с терроризмом – «Контртерроризм-плюс». Все говорили, судя по оценкам эксперта по вопросам борьбы с терроризмом Питера Бергена, что Обама является наиболее агрессивным в военном плане президентом Америки, его не волнует принятие таких жестких решений, как убийство бен Ладена или расширение программ работы беспилотников214.

Когда речь шла о беспилотниках, в Зале оперативных совещаний звучало четыре грозных единодушных голоса: ЦРУ, аппарата начальника управления национальной разведки, Пентагона и советника Белого дома по вопросам борьбы с терроризмом Джона Бреннана. Министр обороны Роберт Гейтс, возможно, и сказал «нет» военному вмешательству в Ливии, но он был полностью за использование атак беспилотников. Вместе – Бреннан, Гейтс и другие – они убедили Обаму как в неотложности мер по борьбе с терроризмом, так и в настоятельной необходимости подключения Америки к делам на Ближнем Востоке и в Южной Азии, глядя на все именно через эту призму. Их блок, в целом говоря, мешал спорам по поводу всех возможных осложнений из-за этой стратегии на совещаниях по вопросам национальной безопасности.

По-тихому, без фанфар и дебатов, борьба с терроризмом стала краеугольным камнем и главной целью американской политики на Ближнем Востоке и в Южной Азии215. Тем не менее политика отказа от участия в конфликтах, подкрепленная ударами беспилотников, вряд ли окажется жизнеспособной в отдаленной перспективе. Из нашего опыта в Пакистане мы уяснили, что беспилотники не всегда легко срабатывают, хотя местное население может и смириться с операциями с участием беспилотников на какой-то больший промежуток времени, если будет иметь место интенсивная вовлеченность Соединенных Штатов и экономическая помощь в дополнение к другим формам двусторонних отношений.

Беспилотники во многом зависят от участвующих в совместной работе режимов, которые могут связать руки Америке в плане возможной смены курса на сотрудничество. Хорошим примером тому является Йемен. Вашингтон имел все основания для проявления озабоченности по поводу того, что Аль-Каида воспользуется демонстрациями в защиту демократии, которые захлестнули Йемен в течение 2011 года и в конечном счете вынудили президента Салеха уйти со своего поста. Но Вашингтону пришлось уравновешивать свою поддержку политических перемен желанием сохранить аппарат безопасности, поддерживавший атаки беспилотников на цели в рядах Аль-Каиды. Вашингтон передал политические переговоры вокруг ухода Салеха в ведение Саудовской Аравии и Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива, а сам сосредоточил свое внимание на Аль-Каиде. В итоге режим Салеха оставался в сохранности, но без самого Салеха – подачка протестующим. В ходе достигнутых договоренностей Америка сохранила и расширила свои программы использования беспилотников. (Это произошло в разгар протестов по поводу того, что ударом одного беспилотника был убит Анвар аль-Авлаки, проживавший в Йемене и являвшийся одним из руководителей Аль-Каиды американский гражданин, который, как было установлено, был одним из участников провалившегося нападения на Таймс-сквер.) Смысл этого заключался в том, что даже после того, как сами арабы проделали то, что Америка давно просила их сделать – порвали с арабским национализмом и покончили с диктаторскими режимами, – Америка по-прежнему придерживается старого плана игры: борьбы с Аль-Каидой. Движущей силой американской политики стали беспилотники, а не борьба за демократию.