— А что, водитель машины так и не вышел? — спросил Колосов.

— Я не видела, чтобы он выходил. Я даже возмутилась — такая пассивность, такая трусость. Он просто сидел там и смотрел, как они лупили друг друга.

— Значит, ребята разбежались сразу, как только вы закричали из открытого окна?

— Ну да, никого там не осталось. А этот, в машине, снова фары зажег и снова меня ими ослепил.

— А что же, он до этого их выключал?

— Ну конечно. Въехал, остановился вон там, фары выключил и сидел, не мог выйти — такой трус!

— Может, это женщина была за рулем? Могла испугаться?

— Ну, могла, конечно. Только.., женщины сейчас на таких маленьких машинках ездят, ярких, горбатеньких, как жуки. А это была машина для мужчины.

— Марку случайно не вспомните?

— Ну, что вы, молодой человек, я в этом абсолютно не разбираюсь.

— Может быть, это был кто-то из ваших соседей? Тут у вас в доме полно автомобилистов.

— Что вы! Все наши соседи глубоко порядочные люди. Никто из них не стал бы трусливо отсиживаться в кустах, когда на ваших глазах терзают ребенка!

— Ну, и что же было потом?

— Вы понимаете, я не видела. Звонок в дверь раздался, дочка вернулась. Я пошла открывать. Пока рассказывала, пока охала-ахала… Мы потом с Аллой, с дочкой, снова окно открывали… Ну, одним словом, никого там уже не было.

— И той машины тоже?

— И машины не было. Наверное, уехала. Я у Аллы еще спросила: ты когда шла к подъезду, видела кого-нибудь? А она — нет, говорит, никого. Но она у меня такая рассеянная, близорукая. Это у меня дальнозоркость старческая — вон сколько очков вынуждена везде с собой таскать, на все случаи жизни. И это, к сожалению, все, что я видела. Потом уже от соседки моей Клавдии Захаровны после Нового года примерно через неделю я узнала, что в ту злополучную ночь милиция к нам во двор приезжала, что якобы паренька какого-то нашли сильно избитого, умирающего. Точнее, это потом узнали, что он жив, но покалечен сильно, а тогда-то говорили — мертвый. Ужас, представляете? Наверное, это кто-то из тех, дравшихся. Его, возможно, чем-то ударили, а когда все разбежались, его и бросили тут одного, он и замерз… Я все себя корю: нам бы с Аллой надо было выйти на улицу, посмотреть. Может быть, мы его и нашли бы сразу, подняли, вызвали бы врачей…

— Нет, не думаю, что вы могли что-то изменить, но… Вы и так нам очень помогли, Надежда Иосифовна.

— Боже, да чем? Как в традиционном английском детективе — сидит старуха у окна, за всеми смотрит, во все дела нос сует. И оказывается, что она главный свидетель… Увы, в жизни все бывает не так. Но, молодой человек, скажите — что же это такое? Ведь мы с дочкой въехали осенью в этот относительно хороший дом, в хорошем районе, а получилось, что мы попали прямо в какую-то клоаку, в прибежище убийц и хулиганов. А бедные мои соседи? У нас тут столько квартир пустует, а ведь днем, утром, когда все на работе, мы тут совсем одни остаемся — старики, дети. Поневоле страшно. Вон мой сосед напротив как въехал, в тот же день поставил железную дверь.

— Сажин? Я только что с ним беседовал, — кивнул Никита. — Да, дверь у него первый сорт. Денег больших стоила.

— Ну вот. У него деньги есть, он зарабатывает прилично. А у нас с дочкой таких средств нет. И как-то, знаете, неуютно становится за этой вот фанерой, — Надежда Иосифовна кивнула в коридор, на свою дверь. — И вот что я вам еще скажу: очень правильно, что вы снова взялись за этот вопиющий случай. Вряд ли это два разных случая. Наверняка у нас завелась какая-то шайка и орудует. Может быть, те молодцы, что мальчишек били, потом, спустя месяц, напали в нашем подъезде на того мужчину — избили его, ограбили, затащили в пустую квартиру. Ведь отчего это все? От безнаказанности. Тот раз с дракой с рук сошло, не попались, значит, в следующий раз чего-нибудь похуже задумают.

— Это вы верно подметили, — согласился Никита. — К вашей догадке, Надежда Иосифовна, есть смысл прислушаться.

Под настойчивые уговоры выпить на дорогу чая или кофе, если только он не боится вечером его пить, губя свое молодое здоровое сердце, Колосов, отказываясь и благодаря, направился к лифту.

На сегодня он вроде бы сделал все, что хотел. Наверху, на пятом этаже, вдруг хлопнула дверь.

— Шлюха!

— Ублюдок! Еще руки распускает, подонок… Не смей, не смей брать, это мое…

— Шлюха чертова! Паскуда! Да пошла ты!

Тяжелый дробный топот — на верхний этаж. На пятом, над головой Никиты, — злые сдавленные всхлипы: «Гад такой.., ну, погоди у меня…»

Клацнула дверь. А затем с силой грохнула дверь и где-то на верхнем этаже. «Вишневская и Литейщиков бузят? — прикинул Никита. — Деньги, что ли, этот сутенер у нее отбирает?»

Он снова прислушался, но все было тихо. «Какая странная тишина в этом доме, — подумал Никита; — Как вата. И все звуки глохнут в ней, растворяются. Только вот наверху ветер свистит…»

Он медленно поднялся на один пролет к мусоропроводу. Вот тут все и было — Бортникова ударили здесь тем самым кухонным топориком. А за полтора месяца до этого во дворе за гаражами кто-то ударил таким же кухонным топориком семнадцатилетнего Багдасарова. Что может быть общего, кроме орудия нападения, между этими двумя такими разными фактами? Что вообще могло быть общего у начальника службы безопасности авиафирмы «Трансконтинент», на поверку оказавшегося вором и мошенником, с этим мальчишкой, обычным дворовым драчуном?

Что это за дело? И где его начало? Тут, на площадке, или там, во дворе? Ведь они со Свидерко на сто процентов были уверены, что в убийстве Бортникова имелся один-единственный мотив — корыстный. Но за что же тогда пострадал Багдасаров? За эту вот потасовку?

По заключению эксперта, телесные повреждения Багдасарову были нанесены в тот же вечер, примерно между восемью и девятью часами. Но драка закончилась гораздо раньше. Мальчишки разбежались и… И что же тогда получается? Что произошло с Багдасаровым потом?

Никита поднялся на пятый этаж. Из квартиры Вишневской не доносилось ни звука. Дверь сдвоенной квартиры под общим номером 15, принадлежащей, как и многое в этом доме, Тихим, была заперта.

Никита чуть помедлил, собираясь с духом, и храбро нажал кнопку звонка четырнадцатой квартиры. Собственно.., что лукавить, за этим он и приехал сюда сегодня вечером. А все остальное, даже эти неуклюжие поиски свидетелей, было только предлогом…

Дверь открыла Катя — в махровом домашнем халатике, с распущенными волосами, без косметики. Лицо ее выражало тревогу и любопытство — кто это там за дверью в этот вечерний час?

Этого, конечно же, нельзя было делать. Это категорически запрещали все ведомственные специальные инструкции. И начальство свое и московское, узнай оно о такой вопиющей дешифровке негласного сотрудника, введенного в операцию, по головке бы за это не погладило. Но…