Бурмак то ли застонал, то ли замычал.

– Нам нужна доля в ваших нефтянке и газе. Пусть не «Газпром», не «Роснефть» – но нам нужны доли.

– Зачем?

– Ну… больше такой договор, как раньше, заключить не удастся. Но если у нас будут доли – у нас будет заинтересованность, понимаете?

– Понимаю. Но тогда нам нужны доли у вас.

– Металлургия?

Баринов скептически усмехнулся.

– Зачем? У нас и своя есть и мы в нее вкладывались, в отличие от вас. Порты нам нужны… Мариуполь… Ильичевск… Одесса. И земля. Землю больше не делают.

– В Ильичевске англичане… ммм… б…

Баринов наклонился вперед.

– Есть такой фильм… не помню, как называется, – там дирижабль еще есть. Там одна очень хорошая фраза есть: «Ты мента в дом привел – ты его и выведи». Мы поможем, если надо. Но если вы в дом всякую шваль напускали – вы ее и выведите…

Всю дорогу до трапа чартера Баринов молчал. И только когда они поднялись на борт, когда на борту чартера (другого, не того, которым они летели до Вены) заработали моторы, он посмотрел на Кухарцева и коротко кивнул:

– Молодец.

Кухарцев кивнул в ответ.

– Где стрелок?

– С ним уже разобрались. Искать его не будут…

Самолет набирал высоту.

ХабадДнепропетровск, УкраинаБизнес‑центр «Менора»10 июня 2018 года

Отверженные…

Евреи всегда были отверженными, и хотя у них было теперь свое государство – две тысячи лет скитаний, гонений, унижений и погромов не прошли даром. Две тысячи лет выживания при самых жестоких гонениях научили их моментально сплачиваться, находить своих, давать и получать помощь. Даже известная строка из Библии: «Не желай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего» понимается неправильно: в правильном переводе ближний переводится как «собрат». То есть нельзя желать жены, раба, имущества только такого же еврея, как и ты сам, а любого другого, нееврея, можно…

Левитанский и Розенблат. Их судьбы были в чем‑то похожи, а в чем‑то очень разные. Розенблат никогда не был комсомольцем, он с самого начала был торгашом и кооператором, хотя основа его богатства была заложена именно во время сотрудничества с комсомольской организацией Днепропетровска, выходцы из которой основали крупнейший на сегодня банк Украины, давно и безнадежно опередивший бывший Сбербанк (а ныне Ощадбанк). Левитанский сам был комсомольцем и первые деньги сделал как раз в ЦНТТМ – Центре научно‑технического творчества молодежи, которые в конце восьмидесятых были легальным прикрытием для вывода государственных средств в коммерцию через комсомол. Но потом он торговал тем же, чем и Розенблат, – компьютерами. Оба они нагрелись на приватизации, правда, очень по‑разному. Розенблат скупил огромное количество приватизационных чеков на Украине, а потом обменял их на акции промышленных гигантов своей области. Левитанский чеки не скупал, но жемчужину своей распавшейся империи – СДК, Северную добывающую компанию – получил через залоговый аукцион. Это когда государство дает твоему банку деньги, потом их же ты одалживаешь государству, под залог тебе дается госпакет акций крупнейшей добывающей компании с огромными месторождениями в Сибири, потом государство деньги не отдает, и добыча твоя – за сотую долю ее реальной стоимости. Мало кто понял реальный смысл этих залоговых аукционов – хотя он был и очень глубокий. Ельцина прижали американцы с требованием начать реальную приватизацию активов, и они не могли быть проданы иначе чем за копейки. Но Ельцин вывернулся – он продал их за копейки, но своим, и тем самым заложил основу не только семибанкирщины, но и российского крупного капитала. Потому что понятно – чиновники за грош отдадут, это не их, чужое, государственное, – а новоиспеченные олигархи, крещенные кровью конкурентов своих, случ чего из глотки вырвут. Одного американца уже замочили в переходе – кто должен был понять, тот и понял и больше не лез.

Но потом власть сменилась в России, и Левитанский получил десять лет. А в Украине власть не сменилась, и Розенблат шел и шел, карабкался по скользким от крови ступеням к самой вершине. И не счесть было тех людей, которых он обманул, ограбил, кинул, переехал, заказал… он вообще был своеобразным человеком, если нормальные люди избегают конфликтов и стараются завершить дело миром, то Семен Розенблат от конфликта получал только что не сексуальное удовлетворение. Ему реально нравилось унижать и кидать людей, он иногда вызывал кого‑то из тех, кому должен был денег, в кабинет и говорил: я тебе не отдам, а потом наблюдал за реакцией человека, который понимал, что остался нищим. Он не был трусом – шел на конфликт открыто, мог нахамить, обложить матом любого публичного человека, политика, военного, он почти открыто убивал людей, и никто не мог ему предъявить. Но в пятнадцатом году он неожиданно обломался… Президент Гурченко был намного слабее его, и морально, и по деньгам, но его поддержали американцы, на пальцах разложив Розенблату возможные обвинения: создание преступной организации, отмывание денег, заказные убийства, контрабанда. Вся Украина видела его унижение – президент Гурченко в прямом эфире подписывал указ о его отставке, а он молча сидел и смотрел. Гурченко, чувствуя свою силу, потом нарушил негласные договоренности и много чего у него отобрал. Но Семен Розенблат был намного сильнее и Гурченко, и, наверное, любого другого олигарха на Украине. Внутренне сильнее, иначе бы он не выжил. Он не мог вступить в открытую войну, но придумал, что делать. Удар от борта, как в бильярде. Сначала он поможет своему собрату Жоре Левитанскому захватить власть в России. Затем – Левитанский силами российских спецслужб и боевиков поможет ему прийти к власти на Украине.

И каждый получит свое. Левитанский – Россию, он – Украину. И вражда прекратится – зачем враждовать еврею с евреем?

– У тебя денег много? – в лоб спросил он, сидя в номере дорогого отеля на самой вершине бизнес‑центра «Менора», который был крупнейшим еврейским бизнес‑центром в мире и возвышался над Днепропетровском, как штаб оккупационной армии.

Левитанский пожал плечами. В отличие от толстого Розенблата он был худ, коротко стрижен и до сих пор не избавился от специфического образа сидельца, который приобрел в зоне. Розенблат считал, что это неправильно. Как человек выглядит, так он и живет…

– Ну… поллярда есть. У нас у всех.

– Не прикидывайся. У тебя только в Швейцарии два лярда лежат, я знаю.

– Откуда? Все забрали.

Розенблат прищурился.

– Слушай, Жора, – сказал он, – ты на моих бабках не думай выехать, да? Мне они самому нужны.

– А я думал, как еврей еврею…

– Ага. Ворон ворону глаз не выклюет, но из гнезда выкинет.

Розенблат отхлебнул из стоящего на столике стакана. Он, кстати, был очень неприхотлив, у него никогда не было дорогих костюмов, и он очень скромно питался, соблюдая, правда, кошрут. У него в фирме был департамент кошрута, и в «Меноре» был магазин специально для евреев, торгующий только кошерной пищей, и ресторан, в котором подавали только кошерное. Когда он был губернатором – департамент, занимающийся религиозной жизнью евреев, был в обладминистрации. Он вообще был организатором намного выше среднего уровня, и если это было надо – ломал схемы только так. Например, «Менора» принадлежала не ему, а местной синагоге – но в синагоге раввин получал не процент от использования принадлежащего общине имущества – а твердую зарплату. А местная еврейская община была своего рода еще одним бизнесом Розенблата и давала, кстати, неплохую прибыль. Стоило только посмотреть на цены в кошерных магазинах по всему Днепропетровску и вспомнить, что определять, кошерная пища или нет, в Днепропетровске мог только Розенблат и его люди на зарплате…