Начиная с 1714 г. Сенат призвал судейских чиновников из коммерческой и ремесленной магистратур поразмыслить над «обоснованностью предоставления корпорациям большей свободы действий». Вся организация труда, включая оснащенность инструментами и техническими средствами, должна была быть пересмотрена. В 1770 г. был разработан сложный вопросник для распространения среди членов корпораций; в нем задавались вопросы и о структуре организации, и об инвестициях, и о прибылях, и о существующих проблемах. Предложенные реформы были направлены на поддержание равновесия в производственном секторе; в том числе предлагалось ограничить набор учеников и подмастерьев в убыточных отраслях и установить надзор над созданием лавок без наличия реального капитала. Итог был не слишком утешительным. Перспектива демонтирования стройной системы, обеспечивавшей и поддерживавшей не имеющих средств к существованию, повлекла за собой ряд довольно крупных выступлений. Рабочие Арсенала подняли мятеж в 1762 г.; повышение цен на зерно в 1766 г. и на соль в 1774 г. также вызвали волнения;[454] в те же годы мясники и живодеры протестуют против лишения их всяческих привилегий, а в 1775 и 1782 гг. выступают булочники — в ответ на предложение Андреа Трона дозволить хозяевам свободно нанимать и увольнять работников.

В 1777 г., когда корпорации пребывают в волнении, Сенат поручает Бернардино Макаруцци соорудить новую архитектурную конструкцию для ярмарки на Сан-Марко, обычно проводившейся во время праздника Вознесения: ежегодно, начиная со Средних веков, на этой ярмарке все венецианские ремесленники выставляли свои изделия. Прежняя ярмарочная площадка состояла из двух одинаковых, расположенных параллельно друг другу торговых рядов, в каждом ряду было по несколько деревянных построек, обращенных к центральному проходу. Макаруцци решает преобразить скромную торговую площадь, создав величественную двойную колоннаду в неоклассическом стиле в форме эллипса, включив в композицию и колоннады Прокураций. На новой ярмарке устанавливается иерархия между высокими ремеслами, представленными во внутренних лоджиях, и низкими промыслами, которым отводят менее пышные прилавки. В этом разделении, равно как и эстетическом выборе правительства, принявшего «на ура» проект архитектора, похоже, нашла свое отражение двойственность социальной политики Республики.

Ревнивые домохозяйки, обеспокоенные независимыми манерами вдов, которых их мужья пристрастились посещать («Ревнивицы»); женщины, которых не приглашают участвовать в тайных собраниях мужей и которые не могут успокоиться, пока не разберутся в этой тайне («Любопытные женщины»); симпатичные девушки, решившие во время карнавала повеселиться и подшутить над иностранцем («Веселые женщины»); служанки, сговаривающиеся проучить своих хозяев, не желающих платить за их труд («Кухарки»). И прекрасная трактирщица, объявившая войну всем мужчинам, но прихоти ради соблазняющая кавалера-женоненавистника; она ведет себя как беззастенчивая кокетка, однако истинная свобода для нее состоит в том, чтобы не влюбиться самой:

Над этими чучелами-воздыхателями, падающими в обморок, я намерена издеваться. И уж пущу в ход все свое искусство, чтобы победить, раздавить, сокрушить гордецов с каменными сердцами, которые нас ненавидят — нас, то лучшее, что произвела на свет прекрасная мать-природа![455]

Венецианки, если верить Гольдони, подхватили знамя мятежа, и мужчинам остается только измышлять ответные меры, чтобы вернуть себе былую власть:

Лунардо. И запереть двери.

Симоне. И забаррикадировать балконы.

Лунардо. И тогда мы посбиваем с них спесь.

Симоне. И заставим их делать то, что захотим.

Лунардо. Если ты мужчина, ты должен поступить именно так.

Симоне. А если ты так не сделаешь, значит, ты не мужчина.[456]

Словом, война.

Напомним, что позиция Гольдони в этой войне двойственна. Пятая степень счастья, по его мнению, это «родиться мужчиной, а не женщиной», ибо если женщина «любезна и красива», если мужчины увиваются за ней, прислуживают ей и влюблены в нее, значит, она теряет самое дорогое сокровище — «свободу». Извечное предназначение женщины — «подчиняться», что, разумеется, не искупается той заботой, которой мужчины ее окружают. Девушки постоянно пребывают «под строгим надзором своих родителей; выйдя замуж, они зачастую оказываются под еще более строгим надзором мужей; овдовев, они, заботясь о сохранении своего доброго имени, вынуждены считаться с мнением света. Счастливицами могли бы почитать себя монахини, но они почему-то таковыми себя не считают».[457] Драматург рисует весьма безрадостную картину положения своих соотечественниц.

Но искренен ли Гольдони? «Я старался угодить женщинам моего родного города. Но при этом я заботился и о собственных интересах, ибо для того чтобы понравиться публике, нужно прежде всего польстить дамам».[458] Ведь в XVIII в. более половины населения Венеции составляют женщины. По статистике их рождается меньше, но выживает больше: между 1682 и 1711 гг. ежегодно рождалось 2640 мальчиков и 2478 девочек, однако за это время умерли 1353 мальчика и только 1179 девочек; среди мужчин смертность также была выше, чем среди женщин. Поэтому драматург, существующий плодами своих трудов и желающий жить достойно и платить карточные долги, должен обеспечить своему импресарио полные сборы. Гольдони необходимо уладить и кое-какие последствия его юношеских любовных увлечений. Его нельзя причислить к «либертенам», однако говорят, что он «отнюдь не всегда вел себя осмотрительно и легко поддавался соблазнам»; не равняясь с Казановой, он, тем не менее, имел собственный небольшой список побед и с удовольствием поместил его в первой части своих «Мемуаров». Но обманутый, осмеянный, выставленный на посмешище — быть может, по причине излишней требовательности или же, напротив, нерешительности, — в какой-то момент он стал испытывать ужас перед женщинами, и только супруга его, Никколета Конио, мудрая, добрая, честная и в меру болтливая женщина, сумела кое-как примирить его с прекрасным полом. Однако чтобы найти ее, ему пришлось отправиться в Геную.