Однако, похоже, в XVIII в. образ домохозяйки начинает отходить в прошлое. «Теперь и вовсе невозможно жениться», жалуется Лунардо, вспоминая святую скромность своей покойной жены.[488] Записной женоненавистник Карло Гоцци ищет «совершенную возлюбленную с благородным сердцем», «добродетельную подругу, сумевшую оценить его метафизическую душу», но его поиски напрасны: после трех бурных неудачных романов, о которых рассказывает очень подробно, он решает остаться холостяком.[489] Как мы уже видели, наметилась очевидная тенденция не вступать в брак, несмотря на отрицательное отношение к этому явлению властей. Официальные инстанции осуждали тайные и подпольные браки; особые нарекания вызывали казини, которые, по мнению цензоров, напрямую способствовали разрушению семейных уз; в 1776 и 1785 гг., сразу же за двумя последними реформами, вышли переиздания «Чрезвычайно мудрых и серьезных советов»: Республике было необходимо улучшить демографическую ситуацию. Если верить Казанове, часто рассказывающему о своих и чужих галантных похождениях, скандальная связь Да Понте с супругой майордома Дзагури, Андзолеттой Беллауди, сыграла не последнюю роль в изгнании Да Понте из Венеции в 1779 г.: дама часто беременела.[490] Гоцци потерпел неудачу с соседкой, проживавшей на противоположной стороне улицы: легкое поведение девицы в конце концов разочаровало его. В целом замужние женщины из простонародья — жены ремесленников, служанки и даже крестьянки — достаточно легко уступали капризам «либертенов».

Для женщин, обвиняемых во всех существующих пороках, проблема ставилась по-иному. Невест перестали «распродавать с молотка», как это было принято у первых обитателей лагуны. У Гольдони старый скряга решает не давать дочери приданого и горько сожалеет о прошедших временах, когда «чем дочери были красивее, тем больше отец получал денег»; иметь дочерей было выгодно, а нынче приданое наносит существенный урон отцовскому состоянию.[491] На острове Сан-Пьетро ди Кастелло женщины больше не собирались на совместное прослушивание мессы, а, подхватив приданое и «корзинку новобрачной», уезжали со своими мужьями. Брачные церемонии более походили на те, что в конце XVI в. описал Сансовино: утром, после подписания брачного контракта жених отправлялся во Дворец дожей для его оглашения, затем он приглашал родственников и друзей к отцу невесты на торжество и официальное представление, после чего молодая супруга на гондоле отправлялась навещать родственников в окрестных монастырях. Во времена Гольдони обряд бракосочетания состоял из трех церемоний:

Первая церемония — подписание свадебного контракта в присутствии всех родных и знакомых… Вторая церемония — поднесение перстня. Не обыкновенного обручального кольца, а именно перстня, с огромным бриллиантом-солитером, который жених должен подарить своей невесте. На это торжество приглашаются все родные и знакомые. Дом богато убирается, все гости являются в великолепных нарядах. Кроме того, ни одно собрание в Венеции не обходится без дорогих угощений. Третья церемония поднесение ожерелья. За несколько дней до церковного венчания мать или ближайшая родственница жениха отправляется к невесте и подносит ей ожерелье из настоящего жемчуга, которое молодая должна носить не снимая с этого самого дня и до конца первого года замужества.[492]

Поощрялись предварительные ухаживания, жених и невеста получили возможность встречаться. Гольдони рассказывает, что сам он сочинял песенки, дабы устраивать серенады для некой юной особы, обладавшей «наивной и пикантной грацией».[493] Но еще в 1590 г. Чезаре Вечеллио заявлял, что юные девушки на выданье, проживавшие в родительских домах, «оберегались столь хорошо и неусыпно, что даже ближайшие родственники имели возможность увидеть их только на свадьбе».[494] В XVIII в. многие женщины жалуются в комиссию по нравам на утрату девственности, соблазнение и злоупотребление доверием со стороны излишне торопливых женихов: выйти замуж с подобным пятном на репутации было практически невозможно. Однако когда во время суда выяснялось, что родные не слишком бдительно наблюдали за тем, где и как встречаются их дочери со своими женихами, а сами девушки злоупотребляли своей свободой, жалобы их отклонялись по причине «непорядочного поведения».[495] Джустиниана Уинн Розенберг, парижская возлюбленная Казановы, в Венеции стала предметом пересудов из-за своего эксцентричного поведения и страсти к игре; угодив в 1773 г. в тюрьму за долги, она писала, что «венецианские девушки, воспитанные в принципах местного добронравия, постоянно сидят дома, занимаются рукоделием, и вся их свобода заключается в возможности на минуточку подойти к окну и выглянуть на улицу».[496] Это позднее и достаточно парадоксальное свидетельство может быть всего лишь литературной экстраполяцией из ремарок Вечеллио или же гольдониевскими тирадами, направленными в защиту чести и непоколебимой добродетели венецианских девушек. Тем временем венецианское законодательство применительно к молодым девушкам было вполне ясным. Отец имел право лишить дочь, которой не исполнилось двадцати пяти лет, приданого только за то, что она «посмела поговорить с человеком недостойным», и уж тем более если она совершила «плотский грех».[497] Однако если после двадцати пяти лет девушка еще была не замужем, вина за это падала на ее отца, не сумевшего устроить ее судьбу. Мужлан и грубиян Лунардо исповедует эти принципы и не дозволяет дочери видеться с женихом, которого он сам ей и выбрал. Но имела ли невеста возможность до свадьбы встречаться с женихом или нет, брак по-прежнему оставался сделкой главным образом экономической, а отнюдь не следствием взаимной склонности, и основное место среди брачных обрядов занимали переговоры и подписание брачного контракта, что считалось делом мужским.

По закону и в согласии с каноническим правом основой брачного союза должно было быть свободное согласие сторон, а также родительское дозволение, дабы «не выказывать неуважения к родителям, а также чтобы молодые люди не рисковали лишиться имущества, что может случиться, если брак будет заключен против воли завещателя».[498] Распоряжение это, как мы помним, имело большое значение для аристократических семей. Любой брак, заключенный без родительского согласия или же просто признанный неподходящим, становился причиной раздоров между родителями и детьми. Законодательство, трактовавшее вопросы приданого, решало их отнюдь не в пользу девушки. Даже выйдя замуж, она не имела права распоряжаться собственным приданым, управление им осуществлял муж, который в случае кончины супруги был обязан возместить его семье покойной. Семья же из этого приданого могла воспользоваться только тысячей дукатов: они могли стать «духовным взносом» за одну из дочерей, предназначенную в монастырь. Молодая жена могла получить также приданое от собственного супруга, но и это не давало ей экономической независимости. Напомним, что речь идет только о законных дочерях: незаконным дочерям отец вообще не был обязан давать приданое, кроме тех случаев, когда им удавалось добиться законного признания.