В критике Гумбольдт опирался на собственные наблюдения, а также на сведения от работавших в колониях ученых, которых встречал в своих экспедициях. Все это затем было подкреплено статистическими и географическими данными из правительственных архивов, главным образом Мехико и Гаваны. После возвращения в Европу Гумбольдт годами обрабатывал и публиковал эти результаты – сначала в «Политическом очерке о королевстве Новая Испания», потом в «Политическом очерке об острове Куба» (Political Essay on the Island of Cuba). В этих безжалостных обвинениях колониализма и рабства демонстрировалось, насколько все взаимосвязано: климат, почвы и сельское хозяйство – с рабством, демографией и экономикой. Гумбольдт утверждал, что освобождение и самодостаточность колоний возможны только в случае «избавления от тисков ненавистной монополии»{937}. Этот мир несправедливости, настаивал он, создан «европейским варварством»{938}.

Гумбольдт обладал энциклопедическими познаниями о континенте, как писал в сентябре 1815 г. Боливар в своем так называемом «Письме с Ямайки», где отзывался о своем давнем друге как о величайшем авторитете по Южной Америке{939}. Это письмо, написанное на острове, куда его автор бежал за четыре месяца до этого, когда в Южную Америку нагрянула испанская армада, представляло собой квинтэссенцию политических воззрений Боливара и его взгляда на будущее. В нем он также вторит критике губительного воздействия колониализма Гумбольдта. Его народ, писал Боливар, порабощен и принужден возделывать товарные культуры и добывать полезные ископаемые ради удовлетворения ненасытного голода Испании, притом что даже самые изобильные поля и богатейшие залежи руд «никогда не удовлетворят жадность этой алчной нации»{940}. Боливар свидетельствовал, что испанцы губят обширные области и «превращают в пустыни целые провинции»{941}.

Гумбольдт писал о почвах, которые были так плодородны, что нуждались лишь в рыхлении, чтобы дать богатый урожай{942}. Размышляя в том же ключе, Боливар задавался теперь вопросом, как земли, настолько «обильно обласканные» природой, можно содержать в таком небрежении и запустении{943}. И как Гумбольдт, писавший в «Политическом очерке о королевстве Новая Испания», что пороки феодального управления переносятся из Северного полушария в Южное{944}, так Боливар сравнивал теперь испанские тиски, зажавшие колонии, с «подобием феодального владения»{945}. Однако, предупреждал Боливар, революционеры будут продолжать борьбу, ибо «цепи уже разорваны»{946}.

Боливар понимал и то, что в центре конфликта находится рабство. Раз порабощенное население не занимает его сторону, что он болезненно прочувствовал в кровопролитной гражданской войне с Хосе Томасом Бовесом и его адскими легионами, – значит оно против него и против хозяев плантаций креолов, полагавшихся на рабский труд. Без помощи рабов не будет революции. Эту тему Боливар обсуждал с Александром Петионом, первым президентом Республики Гаити – острова, куда Боливар бежал после попытки покушения на него на Ямайке{947}.

Гаити был французской колонией, но после успешного восстания рабов в начале 1790-х гг. провозглашен революционерами в 1804 г. независимым. Полукровка Петион, сын богатого француза и африканки, был одним из основателей республики. Кроме того, он был единственным главой государства и политиком, обещавшим помочь Боливару. Когда Петион предложил помочь оружием и кораблями в обмен на обещание освободить рабов, Боливар согласился. «Рабство, – заявил он, – это порождение тьмы»{948}.

Проведя на Гаити три месяца, Боливар отплыл в Венесуэлу с небольшой флотилией полученных от Петиона судов, груженных порохом, оружием и людьми. Пристав к берегу, Боливар летом 1816 г. провозгласил свободу для всех рабов{949}. Это был первый и важный шаг, но он пытался переубедить креольскую элиту. По прошествии еще трех лет он говорил, что рабство по-прежнему окутывает страну «черной пеленой», и, снова прибегая к метафоре из мира природы, предупреждал, что «штормовые тучи затемняют небо, грозя огненным дождем»{950}. Своих рабов Боливар освободил и чужим сулил свободу в обмен на воинскую службу, но пройдет еще целое десятилетие, прежде чем он напишет конституцию Республики Боливия в 1826 г., в которой полное упразднение рабства станет законом{951}. Это был смелый поступок во времена, когда на плантациях американских государственных деятелей, слывших просвещенными людьми, таких как Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон, продолжали гнуть спины сотни рабов. Гумбольдт, непреклонный аболиционист с того момента, как вскоре после прибытия в Южную Америку он увидел невольничий рынок в Кумане, был впечатлен решением Боливара. Через несколько лет в одной из своих книг Гумбольдт похвалил Боливара, подавшего пример остальному миру, особенно по контрасту с Соединенными Штатами{952}.

В последующие годы Гумбольдт наблюдал за событиями в Южной Америке из Парижа. Было много суеты – пока Боливар постепенно объединял местных предводителей, боровшихся с испанцами на своих территориях. Революционеры контролировали некоторые районы, но они часто были удалены друг от друга, и эти люди, конечно, не представляли собой объединенной силы. В льяносах, например, после гибели Бовеса в конце 1814 г. Хосе Антонио Паэс возглавил борьбу жителей равнин за республиканские принципы{953}. Его 1100 неистовых конных льянерос и босоногих индейцев, вооруженных лишь луками и стрелами, разгромили 4000 опытных испанских солдат в открытых степях – льяносах в начале 1818 г. Эти опасные и грубые люди были самыми искусными наездниками. Как креол и городской житель, Боливар не был тем, кого они могли бы выбрать своим предводителем, но он добился их уважения. Несмотря на крайнюю худобу – при росте 5 футов 6 дюймов Боливар весил всего 130 фунтов, – он проявлял выносливость и силу в седле, чем заслужил кличку «железная задница»{954}. Будь то плавание со связанными за спиной руками на спор или соскакивание с седла, перепрыгивая через конскую голову (в этом он практиковался, увидев такой трюк в исполнении льянерос), Боливар произвел на людей Паэса впечатление своими физическими способностями.