То доезжали до пристани у Тучкова моста и на «Ракете» закатывались до самого вечера в Петергоф, то, захватив ракетки, шли на острова. Если поиграть в этот день не удавалось, они гуляли по парку, а то и забредали на Елагин остров и, как дети, катались на качелях, каруселях, чертовом колесе, пока голод не гнал их до ближайшего кафе с шашлыками или чебуреками. На обратном пути, если не чувствовали себя очень уставшими, они забегали в ближайшую театральную кассу и шли на концерт или в какой-нибудь театр, на сцене которого до открытия сезона гастролировала заезжая труппа. Они ходили на все без разбора и нередко, перемигнувшись в конце первого действия, убегали домой. После нехитрого ужина слушали музыку, смотрели кино по телевизору, или сидели в темноте и любовались на желтую круглую луну. И в любом случае день заканчивался любовью. Часто они так и за сыпали обнявшись.

В выходные он в первый раз за лето не поехал в Огоньково.

Все повторялось, но отпущенный срок был краток… В понедельник, часу в одиннадцатом утра, зазвонил телефон — противно, настырно.

— Тьфу, черт!

Павел как раз заправил кофеварку. Должно быть, из института звонят: понадобилось его присутствие или, не дай Бог, кто-то из начальства жаждет его видеть. Может, лучше вовсе не подходить?

Телефон продолжал звонить… Нет, надо подойти, а то еще Таню разбудит.

Он снял трубку.

— Я слушаю.

— Здравствуйте, это Алла, соседка ваша по даче.

— Да. Здравствуйте.

— Нюточка заболела.

— Что? — Павел чуть не выронил трубку. — Что с ней?!

— Животик болит, температура. Нина Артемьевна просила передать, чтобы вы поскорее привезли лекарство… Сейчас, у меня записано… Вот, бифидумбактерин. В ампулах.

— Когда? Когда у нее… началось?

— Она всю неделю куксилась, плохо ела, спала. А температура подскочила в субботу… Мы раньше позвонить не могли — сами только приехали.

— Спасибо. Выезжаю немедленно.

Он бросил трубку. Взгляд его упал на высокое зеркало. Он хмуро оглядел свое изображение с ног до головы. Кайфовал тут всю неделю, жил в свое удовольствие, про дочку забыл, подонок! А она там… Ждала его всю неделю, а когда он не приехал, не выдержала, заболела…

Павел забежал на кухню, выключил кофеварку и помчался в спальню, одеваться.

— Ва-ау! — сладко потягиваясь, произнесла Таня. — Куда намылился, Большой Брат?

— Нюточка болела. Куплю лекарство, отвезу ей. Кофе готов, — сухо сказал он, натягивая брюки.

— Нюточка… — Таня замолчала. — Что ж. Когда ждать тебя?

— Сегодня к вечеру. Или завтра.

На Садовой много аптек. Павлу повезло: уже во второй из них нему вручили коробку с ампулами.

— Ребенок до года? — спросила аптекарша.

— Что?.. Да, до года…

— Тогда одна ампула в день. Разводите, водой до красной черты и даете пить…

— Да. Там знают. Там опытная медсестра…

На всякий случай Павел купил еще детского аспирина сиропа от кашля, горчичников. И рванул, насколько позволяло движение, в сторону Кировского моста.

Неделю назад, с появлением Тани, он начисто забыл о Нюточке. Теперь звонок соседки перетряхнул его сознание. Он вел машину по Кировскому, по Приморскому, стиснув зубы, глядя прямо перед собой, и если бы в эти мгновения кто-то спросил его что-нибудь о Тане, он не сразу и сообразил бы, что это за Таня такая. Жена и дочь вместе в его голове не уживались. Это спасало — иначе можно было бы сойти с ума.

Нина Артемьевна встретила его на крыльце.

— Нюточке лучше, — перво-наперво сказала она. — С полудня температура упала, стула не было. Она спит сейчас. Бифидум все же лучше подавать, это никогда не вредно, тем более что дисбактериоз все же есть. Остальное вы напрасно привезли: этого добра у нас в аптечке много… Павел Дмитриевич, лето кончается, холодает. Нам бы в город пора — через неделю или две, смотря по погоде. Как там? Жена вернулась?

— Да.

— И… все по-прежнему?

— По-прежнему…

— Я вот что подумала: у меня есть комнатка. Небольшая, правда, и в коммуналке. Но квартира чистенькая, всего четыре съемщика, инфекционных больных, алкоголиков, проституток нет. Если что, я могу на время взять девочку к себе…

Павел с благодарностью посмотрел в это суровое, неулыбчивое, пожилое лицо. Всю жизнь отдала чужим детям, своих иметь не дано было…

— Спасибо, Нина Артемьевна, — горячо сказал он. — Я забыл сказать вам: я нашел квартиру. Первого или второго сентября можем въезжать. Я все подготовлю. Отдельная, двухкомнатная. Втроем поместимся.

— Втроем? — Она задумчиво посмотрела на Павла.

— Втроем, — твердо ответил он.

Дома его встретила темнота и тихая, безмерно печаль-музыка. Шопен. Лишь из-под дверей гостиной лился неровный, слабый свет свечи. Он тихо разделся и на цыпочках вошел в гостиную.

Таня сидела в кресле, в руке ее дымилась сигарета. Она задумчиво смотрела в никуда и не обернулась. На столе горели две свечи в высоких подсвечниках, стояло блюдо с пирожками, два прибора, графин, чашки и накрытый чистым полотенцем заварной чайник.

— Таня… — сделав глубокий вдох, начал Павел.

— Не надо, — тихо сказала она. — Не надо ничего говорить. Я все знаю.

— Понимаешь, я не могу без нее…

— Помолчи, Большой Брат. Пожалей себя, Пожалей меня. Садись лучше, поешь со мной.

Она пересела к столу, положила себе и ему на тарелку по пирожку, налила водки из графина.

— Я, пожалуй, не буду…

— Одну надо, Большой Брат. Помянем нашу с тобою жизнь. Недолгая она у нас получилась…

Таня залпом выпила теплую водку. Павел последовал ее примеру, невольно поморщился и закусил пирожком с грибами.

— Ты не волнуйся, — после долгой паузы сказал он. — Жилье я нашел. Квартира остается тебе. Я только заберу вещи, свои и Нюточкины…

— Знаю, — сказала Таня. — Сегодня звонил твой Лихарев.

— Да. Понимаешь…

— Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин, — тихо проговорила она, перебивая его. — Зачем слова?.. Будь счастлив, Большой Брат.

Она налила себе водки, поднесла графин к его рюмке.

Павел покачал головой. Таня поставила графин, пожала плечами и выпила.

— Эх, упьюсь сегодня на много дней вперед! — Она надкусила пирожок и посмотрела на Павла. — Не хочешь водочки, тогда хоть чайку выпей. Она сняла с чайника полотенце. К крепкому чайному аромату примешивался посторонний запах, терпкий, горьковатый.

— Что за чай? — спросил, принюхиваясь, Павел — Странный какой-то.