– С неделю…

– Ну вот, через неделю он тебе как пить дать все по телефону доложит. Хочешь, я тебе заранее скажу, что он в свое оправдание блеять будет?

Людмила молча кивнула головой.

– Людочка, дорогая, – Антонина сложила руки на груди и слащаво улыбнулась, – ты должна меня понять и простить. Внезапно я встретил женщину, которая стала смыслом моей жизни, моей единственной и неповторимой любовью. Я боюсь ее потерять и поэтому вынужден, слышишь, вынужден поехать за ней на край света…

– Ну и черт с ним, – прошептала Людмила и отвернулась от подруги, – пускай на ком хочет, на том и женится. Мне и одной хорошо.

– Ну зачем же одной, – удивилась Антонина, – когда рядом такие кадры пропадают!

– Ничего они не пропадают, – огрызнулась Людмила, – не дадут им завянуть в одиночестве.

Тонька окинула ее задумчивым взглядом.

– Много я дураков на свете видела, но таких, как вы с Барсуковым, еще не встречала. Сохнете друг по другу, а все равно фасон держите. Не дай бог свою слабость показать. Только не слабостью это называется, а любовью. Пройдешь мимо, потом всю жизнь каяться будешь. Настоящая любовь человеку один раз дается, а остальное все так… увлечения…

– А ты уверена, что это действительно любовь, а не увлечение? Может, именно Вадим – моя единственная любовь, а я так бездарно ею распоряжаюсь?

– Господи, – взмолилась Антонина, – это ж какое терпение нужно, чтобы тебя в чем-то переубедить. И ведь прекрасно знаешь, что я права, но споришь, доказываешь… Тебе самой еще не надоело сопротивляться?

– Хорошо, не буду сопротивляться, – согласилась с подругой Людмила, – но только не советуй падать Барсукову в ноги и умолять: люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья! Я на это под угрозой расстрела не пойду!

– Ну и ладушки, не ходи! – не расстроилась Антонина. – Он сам к тебе придет как миленький. А лучше всего, если ты у меня до вечера останешься. Он же обязательно зайдет вместе с Дроботом. Я его ужином пообещала накормить, если он Стаса сюда доставит. Вот и поможешь мне этот ужин приготовить.

– С ужином ты и одна управишься. – Людмила поднялась с дивана. – А я лучше домой пойду. Славка уехал, вот я и хочу в тишине посидеть, поработать спокойно…

– Давай проваливай! – рассердилась Тонька и бросила ей в руки шубу. – Я думала, хоть раз Барсуков тебя в нормальном обличье увидит, в платье, в шубе… А ты опять сбегаешь! Ну иди, иди, – махнула она рукой, заметив, что Людмила замешкалась на пороге, – мотай сопли на кулак, только потом не обижайся, что Надька Портновская ловчее тебя окажется…

Людмила посмотрела на заваленный бумагами стол и вздохнула. Сегодня ей удалось хорошо поработать, хотя мысли то и дело возвращались к утреннему разговору с Вадимом, а потом с Антониной… И, как ни странно, кроме обиды, она никаких других чувств не испытывала. И обида эта была не на Вадима, а, скорее всего, на саму себя, так бесталанно потратившую почти десять лет жизни на человека, который всегда был занят только своей персоной. И она знала об этом, но не хотела верить, убеждая себя, что он гораздо лучше, чем о нем думают. Или у нее просто в голове не укладывалось, что можно так бесцеремонно использовать любящего тебя человека для достижения своих, и только своих целей?

Она выключила свет и села прямо на пол у раскрытой печной дверцы. Обхватила колени руками, прижалась к ним щекой. Яркие всполохи огня играли на полу и на стенах, отодвигая темноту в глубь кухни. Раскаленные докрасна угли потрескивали и подмигивали синими язычками пламени. От печки тянуло жаром, и Людмила немного отодвинулась от огня. Темнота, обступившая ее со всех сторон, была чужой, неприветливой, и она еще сильнее почувствовала свое одиночество. Подбросив в печь пару березовых поленьев, она принялась наблюдать, как жадное пламя набросилось на них, и белая береста тут же почернела, закурчавилась от жара, задымила слегка и тут же вспыхнула с коротким выбросом искр и с треском, словно вскрикнула от боли.

Людмила судорожно перевела дыхание. Вот так же они сидели когда-то с Вадимом у затухающего костра, так же потрескивали, распадаясь, угли, а он говорил, что любит ее и не представляет дальнейшей жизни без нее. Она нахмурилась, припоминая: когда это было? Да, после второго курса, на летней ботанической практике… Тогда она не знала, что ответить, ведь Вадим был лучшим студентом факультета, гордостью института и вдруг обратил на нее внимание, на ничем не примечательную сокурсницу, которая никогда до этого ни с кем не дружила и даже побаивалась слишком пристальных взглядов мужчин. Но Вадим совсем не походил на других парней, шумных и слегка нагловатых студентов биофака. Большую часть своего времени они занимались спортом, устанавливали рекорды, зарабатывали грамоты и медали и потому лишь поплевывали на учебу с высоты чемпионских пьедесталов, зная наверняка, что никогда в дальнейшем жизнь свою с биологией не свяжут. Слава богу, икроножную мышцу от голеностопа научились отличать, и то ладно…

Да, Вадим не походил на них своей интеллигентностью, тихим голосом, вежливостью. Она никогда не слышала от него ни одного грубого слова, хотя и на ласковые он тоже был не слишком щедр. Но зато он умел вовремя сказать спасибо и так мило улыбнуться, заглянуть в глаза, отчего ее сердце тут же таяло, и она была готова выполнить все, что он ни попросит. Но только вот любила ли она его на самом деле? Разве кружилась ее голова так же, как при встрече с Барсуковым, и билось ли в запредельном режиме сердце? Нет, ни разу до встречи с Денисом ни о ком, даже о Вадиме, она не думала почти постоянно, не вставала и не засыпала с мыслями о нем, не вздрагивала от звука его голоса и не дрожала, как в лихорадке, стоило ему посмотреть на нее. И почему от одного взгляда на его руки или губы у нее пересыхает в горле и она почти теряет сознание, когда он прикасается к ней?.. И ей уже мало одних прикосновений и поцелуев…

Людмила посмотрела на часы. Вероятно, Барсуков сейчас в компании Стаса и Антонины отмечает благополучное возвращение в строй своего боевого заместителя. Как бы ей хотелось оказаться сейчас в гостях у Тоньки, а не сидеть, пригорюнившись, в темноте у печной дверки и не ждать, когда послышится под окнами звук автомобильного мотора.

Она с досадой чертыхнулась про себя. Больше ей дела нет, как опять забивать голову мыслями об этом несносном милиционере, который и влюбиться-то как следует не умеет. С этой проклятой работой он о сыне лишь перед сном вспоминает, а что тогда говорить о ней, с которой он едва знаком, а сейчас окончательно прекратил все попытки познакомиться ближе. И она до сих пор не смогла понять, по какой такой причине он постоянно торопил события, – то ли в силу профессиональной наглости, то ли из-за чрезмерной занятости, боясь понапрасну растратить даже минуту свободного времени.

Печные угли подернулись пеплом, посерели. Язычки синего пламени присмирели, лишь иногда короткими всполохами напоминая, что рано еще задвигать печную вьюшку. Людмила встала, потянулась, включила свет и подошла к телефону. Тонькин номер долго не отвечал. Наконец трубку подняли. Ответил Стас, обрадовался ей и тут же отругал за то, что опять поспешила улизнуть домой, словно у нее там семеро по лавкам сидят.