— Или кто-то сказал ему, где нас искать, — парирует Хакиан.

— Кто-то — это кто? — спрашивает дрожащим голосом Косме.

Хакиан нависает над ней устрашающей тенью.

— Кто-то — это Белен. Он все еще не вернулся. Он вполне мог рассказать князю все о нас. Два предателя всегда приятели.

— Белен никогда бы…

— Он уже это сделал.

Они смотрят друг на друга довольно долго. Я не могу даже представить себе их чувства. Хоть предательство Белена чуть не привело к моей смерти, все-таки он не был моим другом детства. Не был и женихом, будущим мужем. В сотый раз я надеюсь, что ошиблась. Я кладу руку на Божественный камень и молюсь о том, чтобы Белен, где бы он ни был, остался верен своим друзьям.

Отец Алентин нарушает напряженное молчание:

— Нам нужно пополнить ряды. На сегодняшний момент мы можем преследовать только одну армию. О нас должны узнать на обоих фронтах.

— Допускаешь ли ты, что князь может нам помочь? Что он колеблется? — спрашиваю я.

Задумавшись, он сжимает обрубок руки и качает головой.

— Я не знаю, Элиза. Но Его Величество, да рассечет его меч сердца врагов его, должен сразиться с двумя ослабленными армиями, чтобы иметь шанс на победу.

Я пережевываю рулетик, взвешивая услышанное, а Косме и Хакиан продолжают смотреть друг на друга.

Когда мне в голову приходит идея, еда едва не застревает в горле.

— А если… — Я поднимаю руку, прося подождать, пока я спешно прожую и проглочу. — Если мы заставим князя заключить с нами союз?

Рулетик комом встает в пищеводе, мне приходится бить себя кулаком по груди.

— Как это? — спрашивает Умберто.

— Мы можем заставить его войти с нами союз. Если Инвьерны засомневаются в его верности их соглашению, у него не останется другого выбора.

Косме щурится, а лицо Хакиана освещает широкая улыбка.

— Караван с пищей, — говорит Косме.

— Именно, — киваю я. — Если мы отправимся в Басагуан и узнаем, как и где князь платит свою дань, мы сможем вмешаться. Отравим еду, заразим воду сон-травой — все, что сможем придумать. Инвьерны решат, что их предали. В момент отчаяния князя Тревиньо предложит свою помощь Мальфицио.

— Ты сумасшедшая, — говорит Умберто, но я вижу восторг на его лице. — Но это может сработать.

— Однако я слышу слишком много «если» в этом плане, — замечает священник. — Если удастся узнать о караванах. Если удастся до них добраться. Если вас не поймают. Если Инвьерны дадут князю возможность искать помощи, а не уничтожат его незамедлительно, заподозрив измену.

Его слова отрезвляют. Мы больше не играем в войнушку, и это уже не розыгрыш. Сотни Инвьернов могут погибнуть. Или больше. И невозможно предугадать силу возмездия, с которым может столкнуться наш народ.

— Это война, отец, — тихо говорит Хакиан. Лицо его мрачно. Я радуюсь, что мы с ним на одной стороне. — По нашей информации, Инвьерны отправятся в поход со дня на день. И когда это случится, погибнут тысячи. Это неизбежно. План Элизы дает нам возможность повлиять на ход войны.

Он прав, но от этого мне не легче. Как я могу обменивать одни жизни на другие? Как я могу одобрить план, который необязательно сработает? Это решения, которые мои отец и сестра принимали годами, решения, которых избегал Алехандро. Может, мне следует дистанцироваться, подумать обо всем, как о фигурах на доске. Слишком тяжело думать о них как о живых людях.

— Это будет невероятно опасно, — качая головой, говорит отец Алентин. — Косме, как думаешь, князь примет тебя обратно?

— Ты имеешь в виду, если мы заявим о себе, а не проберемся туда тайно? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Князь наверняка заметил, что Косме пропала из дворца в одно время с тобой.

— Мы должны предположить, что княгиня сообщила ему о нашем исчезновении, — добавляет Косме. — Определенно, будет очень странно мне вдруг оказаться у него на пороге. — Она добавляет, понизив голос: — Но он обрадуется мне, как и всегда.

Я вглядываюсь в ее противоречивое лицо, пытаясь понять, что все время ускользает от меня. За все время, что я знаю ее, она впервые отвела глаза под моим взглядом.

Мне не нужно понимать историю Косме и князя до тех пор, пока она может помогать нам.

— Ты думаешь, тебе удастся получить информацию о продовольственных караванах? — спрашиваю я ее.

Она смотрит на меня с удивлением и, кажется, с благодарностью — за то, что я не стала любопытничать.

— Не от самого князя. Но если мои контакты на старых местах и если они заговорят со мной, то да. Труднее всего будет раздобыть информацию прежде, чем князь решит устроить собственную ловушку.

— Тогда мы должны приехать инкогнито, — говорит Умберто. — Чтобы у нас было несколько дней осмотреться, прежде чем предстать перед князем.

Я киваю.

— Отправляемся через два дня. Сколько сон-травы собрано?

Умберто ухмыляется, его лицо снова радостно, и я улыбаюсь в ответ.

— Достаточно, — говорит он, — чтобы отравить армию.

— Если мы пойдем вдоль границы пустыни, — говорит Хакиан. — Нам не надо будет прятаться. Мы сможем поехать на верблюдах.

Я киваю с притворным энтузиазмом. Лучше плана у нас не будет. Но меня пугает перспектива еще одного выматывающего путешествия с непредсказуемыми последствиями.

Мы договариваемся отправиться небольшой группой. Если это ловушка, большая часть Мальфицио останется в целости и сможет продолжать. После долгих споров мы останавливаемся на количестве в десять человек. Число совершенства, взятое дважды.

Отец Алентин решает к нам не присоединяться.

— Боюсь, священники монастыря Басагуана не будут рады меня приветствовать, — говорит он мне.

— Почему? — спрашиваю я больше от любопытства, чем от разочарования, потому что кроме него я никому не могу доверить Мальфицио.

— У нас большие расхождения во взглядах. В принципиальных вопросах, например, в отношении к Носителю. Я — за Носителя, они — за Божественный камень. Встреть они тебя, они бы сразу вырезали камень из твоего живота.

Я хмурюсь.

— Ты боишься с ними встретиться, потому что у вас разные взгляды?

— Ну, там есть еще небольшой вопрос относительно моего побега с их старой копией «Откровения»…

Я смеюсь и похлопываю его по спине. Когда я возвращаюсь в пещеру в поисках добровольцев, высокая стройная фигура вырастает передо мной.

— Возьмите меня с собой, — говорит Мара мягко, но настойчиво. Я смотрю на нее вверх. На щеке пятна сажи, сбоку клок черных волос выбился из-под кожаной ленты. Раны на ее лице зажили, но блестящий шрам какой-то старой травмы утяжеляет левое веко, из-за чего она все время выглядит очень грустной. От нее, как всегда, пахнет чесноком и жареным мясом. Я представляю, как утомительно для нее будет готовить обед для восьмидесяти человек.