– Господин Андрэ Новак? – вполне миролюбиво и даже с некоторым уважением поинтересовался Яков.

– Да, это я.

– Вы узнаете меня?

– Я-то да. А вот ты, я вижу, не уверен.

– Есть немного. Вы позволите присесть? Долго стоять не могу.

– Да, садись, конечно.

Гигант, скривившись от боли, как-то бочком и очень бережно опустил свое седалище на скамью и через некоторое время, устроившись с относительным удобством, облегченно вздохнул.

– Крепко вы мне наподдали. Я чего пришел-то… Поблагодарить вас хотел.

– Меня? – искренне удивился Андрей.

– А кого же еще?! Вовремя вы вмешались. Иначе я уже добывал бы руду на руднике или колол камни в каменоломне. А все моя супружница. Я ить женился по любви, и она вроде как любила меня. Прожили мы десять лет, а детей Господь нам не дал. Потом бабка-повитуха поведала, что не может моя жена детей иметь. С того и началось. Как с цепи баба сорвалась. Ко всем в постель прыгает, сколько я уж ее ни учил. Не поверила бабке, сказала, что это я виноват, что детей нет. А тогда, как выпростались ее прелести да мужики вокруг загомонили, – я голову окончательно потерял. Как представил, что кто-то из ее полюбовников сейчас смотрит и цокает от удовольствия, – так все, дальше с трудом помню. Убил бы я ее, как пить дать – убил бы. Спасибо, вмешались, не дали греха на душу взять. Тут мне стражники передали деньги от вас, за увечье, да только какое это увечье, коли голову мою сберегли! Так что вот, возьмите.

С этими словами Яков выложил на стол золотой, что Андрей выплатил пострадавшему по решению капитана стражи.

– Лекарь-то осматривал?

– Бывает. Вы не подумайте, деньжата у меня есть. Лекарь говорит, что все нормально будет. Поболит, конечно, не без этого. Ну я и знахарку зазывал, та тоже сказала, что поправлюсь. Так что не волнуйтесь, греха на вас нет.

– А что жена?

– А нет жены.

– Как так?

– Да вы не подумайте. Все по чести. Епископ наш одобрил развод, коль детей у нас быть не может. А ее за блуд инквизиция забрала, ибо блуд – это от лукавого. В монашки постригут насильно… – Судя по тому, как тяжко вздохнул Яков, он все еще любил свою жену, хотя теперь уже и бывшую.

– Ты вот что, Яков: если туго будет, то я рад буду тебе в нашей деревне. Оно конечно, каменотесу у нас особого занятия нет, но жизнь непростая штука. Чем смогу – помогу. А деньги забери, сколько еще работать не сможешь… и вот, возьми еще один золотой, не отказывайся, мне так лучше, не то буду мучиться совестью.

– Да вам-то за что… Да я вам по гроб жизни… – Мужчину переполняли чувства так сильно, что он не нашелся что сказать.

Деньги Андрей все же уговорил его взять и взял обещание, что если будет трудно, то Яков найдет его, а там уж они что-нибудь придумают. Когда мужчина уходил, то Андрея даже передернуло, как только он попытался представить себя на его месте, а ведь почти неделя прошла.

Когда Яков уже был в дверях, к столу подошел Джеф и, кивнув в его сторону, коротко поинтересовался:

– Он?

– Он.

– Помните, я говорил про честность поединка? – с задумчивым видом проговорил ветеран.

– Помню.

– Забудьте, – коротко, но решительно обрубил он.

Андрей выразительно посмотрел на Джефа, как бы говоря, что он-то именно об этом и говорил: ну невозможно свалить эту гору, кроме как сшельмовав или используя оружие.

– Какие у нас дальнейшие планы? – словно не заметив красноречивого взгляда, поинтересовался Джеф. А и чего, собственно, заострять на этом внимание? Он же все сказал, а значит, признал свою неправоту. Поняв, что до конца насладиться у него не получится, Андрей потянулся и высказался:

– А какие планы? Все просто. С Эндрю все вопросы решены, товары он закупит и сам доставит, ему страсть как охота навестить нас. Лошадей тоже оставим у него, вместе с добром. Сами сегодня же, налегке, двинем в поселок, разве только Тони возьмем с собой.

– А он-то нам зачем? – искренне удивился Джеф. – С караваном дойдет.

– Э-э-э нет. Это же около двух недель. Я ведь от любопытства умру, пока он приедет, а так, глядишь, и результат получим еще до прихода каравана.

Сборы были недолгими. То, что предстояло выступать в долгий путь во второй половине дня, их ничуть не тревожило. Двигаться они будут гораздо быстрее каравана, так что если захотят, то еще до наступления темноты доберутся до ближайшей придорожной таверны, а нет – так и в поле переночуют, не привыкать.

В общем-то заезжать в этот район не планировалось, причиной этого крюка послужил Тони. Лошади Андрея и Джефа находились в конюшнях торговой гильдии, остальных приказчик устроил в конюшне постоялого двора у северных ворот, так что путникам перед началом путешествия предстояло сделать крюк по городу и вернуться к восточным воротам, иначе пришлось бы двигаться по противоположному берегу Быстрой до самого поселка.

Когда они проезжали площадь перед собором, Андрей обратил внимание, что она запружена народом. Объезжать по большому кругу не хотелось, поэтому они двинулись по периметру площади, прижимаясь к домам и с трудом протискиваясь сквозь толпу.

Волей-неволей Андрей присматривался к происходящему вокруг. А происходящее очень сильно смахивало на суд, который он недавно лицезрел, вот только народу было гораздо больше: отчего-то подумалось, что здесь собрался чуть не весь город, да на почетном месте находился не судья, а трое высших представителей церковной иерархии Йорка. Один из них притягивал к себе взор своим черным одеянием с красным крестом на левой стороне груди – как уже знал Андрей, подобное одеяние носили представители инквизиции, а если учесть то обстоятельство, что инквизитор сидел рядом с двумя епископами в красном одеянии, – чин у него был неслабым. Сделав этот вывод, Андрей даже передернул плечами от охватившего его озноба. Он слишком много слышал об инквизиторах, и желания обращать на себя внимание у него не было никакого. Тем более что неизменный атрибут их судилища был также неподалеку: куча хвороста со столбом посредине – единственная кара для злостных еретиков.

С высоты лошади ему было видно, что перед помостом на скамьях расположились представители городских властей во главе с маркграфом. Ну если сам гордый граф довольствовался ролью простого зрителя, к тому же, скорее всего, обязанного присутствовать здесь, то ему, Андрею, надлежало по-тихому испариться.

Не желая привлекать к себе внимания и, чего греха таить, выказывая уважение к происходящему, Новак спешился и повел коня в поводу. Джеф, одобрительно кивнув, последовал его примеру.

– …брат Патрик погряз в грехе. Его речи – это речи еретика и богохульника. Он молчит. Изобличенный, он не знает, что сказать…

– Все, что надлежало сказать в свое оправдание, я уже сказал на судебном заседании. Здесь мне говорить нечего, ибо я жду суда не вашего, а Господа нашего, – перебивая инквизитора, густым басом заговорил монах, находившийся в углу помоста под крепким караулом из четырех гвардейцев-инквизиторов. Говорил он негромко, но слышно его было очень хорошо, так как, едва он заговорил, вся толпа тут же прекратила всякие разговоры и внимательно внимала его словам. Это обстоятельство показалось Новаку странным, так как люди продолжали шушукаться, даже когда говорил председательствовавший инквизитор.