Туманным утром 22 апреля автомобиль Гучкова, увязая в непросохшей еще земле, выкатился на пустырь возле Новой Деревни, неподалеку от места дуэли Пушкина. Там уже ждал Мясоедов с секундантами. От примирения противники отказались. Секунданты развели их на исходные позиции. Первым выстрелил Мясоедов – и промахнулся. Гучков послал пулю так далеко в сторону, что это можно было счесть за выстрел в воздух. На том и закончился единственный в своем роде поединок между депутатом и жандармом.

Продолжение последовало через три года, в разгар Великой войны.

После поражения в Восточной Пруссии и победы в Галиции российское общество ждало решающего успеха. Но долго и тщательно подготовлявшееся наступление Северо-Западного фронта в ноябре 1914 года обернулось точно рассчитанным упреждающим ударом, нанесенным немцами под Лодзью. Казалось (да так и было в действительности), что германское командование заранее знало обо всех перемещениях русских войск. Итог: месяц тяжелейших боев, огромные потери, утрата наступательной инициативы. Нужно было искать виновных. В армии и в обществе зашуршали слухи о немецких шпионах, безнаказанно творящих свое дело при покровительстве самых высоких сфер. Гучков и его союзник, Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, почувствовали: настало время повалить Сухомлинова.

Старые гучковские обвинения зазвучали вновь, когда к российскому военному представителю в Стокгольме явился некто подпоручик Колаковский, якобы бежавший из германского плена, и заявил: он завербован германской разведкой для осуществления подрывных актов в России. Допрошенный уже в Петербурге, подпоручик назвал имя человека, с которым он должен был связаться и от которого получить дальнейшие инструкции. Человек этот – Мясоедов.

Показания Колаковского во многих отношениях вызывали сомнения. Но за Мясоедовым установили наблюдение. Следствие поручено было вести начальнику отделения разведки и контрразведки штаба Севзапфронта полковнику Батюшину под руководством Бонч-Бруевича.

У подозреваемого были обнаружены секретные документы и подозрительные письма. Этого оказалось достаточно для предания его военному суду. Мясоедов виновным себя не признал, а после вынесения смертного приговора попытался вскрыть себе вены стеклышком пенсне. Приговор еще не был утвержден вышестоящими военно-судебными инстанциями, но приведен в исполнение по личному приказу Верховного. Мясоедова повесили через несколько часов после суда.

Жандармский генерал А. И. Спиридович, один из руководителей дворцовой охраны:

«На второй день Пасхи, 21 марта, появилось в газетах официальное сообщение о раскрытом предательстве подполковника запаса армии Мясоедова и о его казни. Снова заговорили об измене повсюду. Все военные неудачи сваливались теперь на предательство. Неясно, подло намекали на причастность к измене военного министра Сухомлинова. У него были общие знакомые с Мясоедовым. Кто знал интриги Петрограда, понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону…»[192]

Вскоре последовала отставка Сухомлинова, а через год и его арест. Бонч-Бруевич завоевал славу борца с темными силами и ненависть руководства корпуса жандармов.

После благополучного завершения дела великий князь Николай Николаевич добился генеральского чина для Батюшина, а Бонч-Бруевича удостоил приглашения на обед и… сразу же перевел его в Петроград, начальником штаба 6-й армии, обороняющей столицу. Указания, данные великим князем при этом Бонч-Бруевичу, очень любопытны. Цитируем мемуары последнего. «Вы едете в гнездо германского шпионажа, – слегка понизив голос, сказал он мне, – одно Царское Село чего стоит… В случае надобности обращайтесь прямо ко мне, я всегда вас поддержу»[193].

Назначая Бонч-Бруевича начальником штаба армии, Верховный, как бы забыв о военных действиях, ставит перед ним одну лишь задачу – искать врагов и шпионов в Царском Селе. Это упоминание о Царском очень многозначительно: сосуд с двойным дном. В широком смысле речь идет об императорском дворе и, конечно же, об окружении императрицы Александры Федоровны. Императрица и Николай Николаевич – давние враги, и вот великий князь делает сильный ход: посылает в столицу своего человека, способного взять под контроль окружение императрицы. В узком смысле «Царское Село» – это лазарет Вырубовой, служивший, помимо всего прочего, конспиративной квартирой Распутина. Иносказательным образом великий князь дает своему ставленнику указание: установить слежку за окружением императрицы, и в первую очередь за Распутиным.

В 1915–1916 годах недовольство Николаем II и в особенности императрицей Александрой в кругах высшей государственной и военной элиты породило серию осторожных, не вполне оформленных «как бы заговоров», в которых были замешаны и высшие военачальники, и депутаты Думы, и великие князья. Наиболее решительные заговорщики уже перемигивались о необходимости отстранения императора; более боязливые стремились лишь к удалению императрицы. Пущен шепот: «Александра – немка, покровительствует шпионам-немцам». И тут фигурой, удобной как для компрометации царской семьи, так и для ведения всевозможных закулисных переговоров, становится Распутин.

Мы не будем распутывать (простите за невольный каламбур) клубок сплетен, загадок, выдумок и противоречий, которым оплетен образ Григория Ефимовича Распутина-Новых. Для нас важно то, что распутинская карта стала одним из главных козырей в игре против последнего русского самодержца. И то, что участником этой игры оказался генерал Бонч-Бруевич.

В бескомпромиссной борьбе с немецким шпионажем, которую отныне ведет он, можно заметить некую побочную цель – бросить тень на окружение императрицы. В шпионаже обвинены (и притом так, чтобы обвинения стали известны обществу) придворные немцы: гофмейстер Экеспарре, член Государственного совета Пилар фон Пильхау, камер-юнкеры свиты ее императорского величества Брюмер и Вульф. И наконец, в контексте шпионских скандалов начинает звучать имя Распутина. Тут до прямых обвинений дело дойти не могло, все же «друг государя», но поиски ведутся. Внедряется в окружение «старца» агент: журналист, авантюрист, секретный сотрудник полиции, связанный с революционной эмиграцией, Манасевич-Мануйлов. В общество забрасываются и фонтанируют слухи о связях Распутина с германской разведкой. Тут же звучат глухие намеки на измену Сухомлинова. Не будем обсуждать, справедливые ли. Обвинение в шпионаже тем и удобно, что его трудно доказать и невозможно опровергнуть. Важно то, что все эти обвинения нацелены на «Царское Село».

Мы склонны думать, что Бонч-Бруевич честно выискивал агентов врага и искренне подозревал в измене многих людей из окружения императрицы. Но интересна в этой истории роль его покровителя Рузского. Она двойственна. С одной стороны – старый знакомый Сухомлинова, добрый ангел его киевского романа. (Екатерина Бутович-Сухомлинова до первого замужества служила машинисткой в конторе брата Рузского, киевского адвоката. Есть основания думать, что через Рузских она вышла в свет, через Рузских же познакомилась с будущим военным министром.) С другой стороны, после начала войны Николай Владимирович все отчетливее перемещается в лагерь Николая Николаевича, не порывая, однако, и с «Царским Селом». Выдающийся стратег, ловкий царедворец и хитрый человек, Рузский стремился быть незаменимым и для тех и для других, то санкционируя аресты, производимые Бонч-Бруевичем среди окружения военного министра и императрицы, то открещиваясь от «шпиономании» своего начштаба, то отправляясь в отпуск под предлогом болезней (действительных и мнимых), то возвращаясь в строй, занимая с каждым возвращением все более высокие и важные посты в военном командовании.