Из мемуаров Бонч-Бруевича:

«…Старого не вернуть, колесо истории не станет вертеться в обратную сторону, и потому нечего и думать реставрировать в армии сметенные революцией порядки. Я хорошо знал настроение солдат: никто из них не видел смысла в продолжении войны и не собирался отдавать свою жизнь за Константинополь и проливы, столь любезные сердцу нового министра иностранных дел Милюкова. <…>

Все больше и больше солдат уходило с фронта. По засекреченным данным Ставки, количество дезертиров, несмотря на принимаемые против них драконовские меры, составило к Февральской революции сотни тысяч человек. Такой „молодой“ фронт, как Северный, насчитывал перед февральским переворотом пятьдесят тысяч дезертиров»[197].

(Добавим, что дезертирство тщательно скрывалось не только властями – из политических соображений, – но также командирами и начальниками тылов многих соединений – ради получения довольствия и иных материальных средств, которые потом обращались в деньги и клались в свой карман.)

Бонч-Бруевич, полтора года руководивший столичной контрразведкой, как никто другой, знал также и потаенную жизнь имперской государственной элиты. Клубок интриг, в котором не найти истины; круговерть ненавидящих друг друга людей, где правого не отличишь от виноватого. Кругом – измена, трусость и обман. И миллионы людей, которые должны идти на смерть, повинуясь этой лживой системе человеческих отношений.

Власть начала рушиться, и падения ее не остановить. Невозможно, встав на пути камнепада, расставив ноги и раскинув руки, удержать его движение. А что же делать?

«Поняв, что вкусившие свободы солдаты считаются только с Советами, а не с оставшимися на своих постах „старорежимными“ офицерами, я постарался наладить отношения с только что организовавшимся Псковским Советом и возникшими в частях комитетами.

Такое поведение представлялось мне единственно разумным»[198].

Прав был Михаил Дмитриевич или нет – судить не нам. Но, во всяком случае, его позиция уже тогда вызвала резкое неприятие тех генералов и офицеров, которые не мыслили себя вне традиционного армейского порядка. В разрастающейся постепенно смуте, в будущей Гражданской войне Бонч-Бруевичу не было пути к белым; был только выбор: или к красным, или в небытие.

Его участие в корниловском выступлении исключалось; именно поэтому 29 августа, в решающий момент противостояния Временного правительства и Ставки, Керенский назначил его исполняющим обязанности главнокомандующего Северным фронтом. В этой должности Бонч-Бруевич пробыл всего несколько дней. Затем приоткрылась дверь в небытие: более месяца для него не находилось служебного места. Сорокасемилетний генерал готовился к отставке. В октябре последовало назначение – начальником гарнизона в Могилев, где располагалась Ставка главковерха.

Начальником штаба Ставки после ареста корниловца Лукомского и дипломатичного ухода Алексеева был генерал-майор Николай Николаевич Духонин, старый приятель Бонч-Бруевича, даже, пожалуй, друг. Кругом все свирепее клокотало солдатское море. В глазах сорокалетнего красавца Духонина уже горели отблески его скорой и злой погибели…

Как-то раз в присутствии Бонч-Бруевича он выдохнул:

– Если бы вы знали, как мучительно все время жить в ожидании чего-то страшного.

В начале ноября с генералом Бонч-Бруевичем связался по телеграфу его брат Владимир (после октябрьских событий – управделами Совета народных комиссаров). От имени советского правительства он предложил брату принять на себя обязанности Верховного главнокомандующего. Генерал отказался.

20 ноября 1917 года Духонин был убит солдатами.

В этот же день Бонч-Бруевич по решению Совнаркома и нового главковерха прапорщика Крыленко был назначен начальником штаба Ставки.

Сведения о дальнейшей военной службе Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, комментируемые им самим.

С 20 ноября 1917 по 19 февраля 1918 года – начальник штаба Ставки. Деятельность его вначале сводилась к сохранению хотя бы частичной управляемости и боеспособности войск. Безрезультатно. В последние два месяца речь могла идти только о том, чтобы похоронить разлагающийся труп старой армии с наименьшим вредом для окружающего мира и спасти (тоже хотя бы фрагментарно) его материальную часть.

Комментарий: «Огромная власть, которую якобы давало мне мое высокое назначение, таяла в моих руках. Я все острей чувствовал свое бессилие…»; «Мне было ясно, что наступил полный развал армии»[199].

Последняя задача, поставленная перед начальником штаба Ставки, – ликвидация Ставки. Но в осуществление этой ликвидаторской миссии духи войны внесли свои коррективы. 11 февраля (29 января по старому стилю) главковерх Крыленко распространил приказ об общей демобилизации. Старая армия престала существовать. 18 февраля Германия и Австро-Венгрия объявили о прекращении перемирия, и германские войска перешли в наступление на некоторых участках фронта. 19 февраля Бонч-Бруевич получил телеграмму следующего содержания: «Предлагаю вам немедленно с наличным составом Ставки прибыть в Петроград». Подпись: «Ульянов (Ленин)».

Комментарий: «До сих пор для меня остается загадкой, как мы, несколько генералов и офицеров, оставшихся от ликвидированной Ставки, проскочили в столицу! Из Могилева в Петроград наш поезд шел через Оршу, Витебск, Новосокольники, пересекая с юга на север весь тыл действующей армии, по которому лавиной катились бросившие фронт и пробиравшиеся домой солдаты. Сметая на своем пути все, что могло ей мешать, лавина эта, наперерез нам, двигалась по путям, ведущим с фронта во внутренние губернии России»[200].

С 22 февраля Бонч-Бруевич вместе с группой бывших генералов (Лукирский, Гришинский, Раттэль, Сулейман, Парский), теперь именуемых военспецами, работал над созданием той самой завесы против немцев, о которой мы говорили в главе о Каменеве. Привлек к участию в завесе, а затем и в создаваемую Красную армию многих бывших офицеров и генералов.

Комментарий: «Россия как никогда нуждается теперь в мощной армии»[201].

Маленькая документальная иллюстрация к этим словам. Об обстановке, сложившейся на Петроградском направлении в конце февраля – начале марта 1918 года. Из донесений начальника Нарвского оборонительного района Парского Бонч-Бруевичу:

«3 марта 1918 г. 23 час. 50 мин. <…> Сведения из Нарвы крайне противоречивые, в общем составляется приблизительная картина, что около 16 часов в нескольких верстах впереди Нарвы шел бой, в котором почти исключительно принимали участие красногвардейцы и матросы, теперь город, по-видимому, очищен. Наши войсковые эшелоны преимущественно 49 корпуса беспорядочно идут один за другим к Гатчине. Артиллерия нескольких корпусов 12 армии отходит по шоссе. Попытки задержать не удаются. Никакой вооруженной силы при себе не имею.