и начнут крушить все вокруг? Тогда прочие монстры, с которыми мы имели дело, боевое дерево, столбоходы и безголовцы, не говоря уже о дрищах, покажутся нам игривыми котятами.

Но пока громадные машины лишь «потягивались», разминали окаменевшие от долгой неподвижности тела. Зал полнился скрежетом и шелестом, журчанием, какое издает текущее внутри механизма масло, волны горячего воздуха несли запах смазки, горелой изоляции и горячей резины.

— Вот это да, — повторил Фернандо.

Ладно хоть атака с этого направления закончилась, толком и не начавшись, но зато сверху пальба не затихала.

— Слушай, ты, — я посмотрел на безволосого. — А если я тебя пристрелю и кину внутрь? Скажу, что ты свихнулся и бросился в атаку.

Мой автомат смотрел прямо в лицо Фернандо, и это самое лицо медленно бледнело. Честно говоря, я не был уверен, что смогу выполнить свою угрозу, не учили меня вот так убивать своих, но надеялся, что выгляжу убедительно.

— Ты… это, не держи зла… шутка была, неудачная, — начал он, облизывая тонкие губы. — Это Симон все…

И на этот раз нам вновь помешал Бадави, разве что теперь он торопливо сбежал по лестнице. За ним посыпались бойцы, одного вели под руку, а он пьяно крутил головой и шатался, другого тащили за руки и за ноги, и судя по окровавленному камуфляжу и запаху порванных кишок, ему прилетело в живот.

Скорее всего — не жилец.

— Отходим, — велел комотделения-два. — Хватайте своего, и быстро вниз. Не удержимся, — он заглянул в зал, где «десептиконы» продолжали заниматься сидячей зарядкой, и добавил. — Вот жеж шоу-то…

Приказа я, честно говоря, не понял, мы вполне могли защищаться и на этом рубеже. Зачем уступать тактически важный выход на лестнице и дать двум группам врага соединиться?

Но спорить со старшим по званию, да еще и в боевой обстановке — занятие для идиотов.

Мы взяли труп Симона, и побежали следом за остальными вниз, застучали под ногами ступеньки. Когда спустились до наземного уровня, теперь освещенного и полного механической жизни, то коленка моя заболела, как в те времена, когда в ней стоял протез, и боль оказалась такой, что я заскрипел зубами.

Я не инвалид, и это мне только кажется! Проклятый мозг выдумывает невесть что!

— Тащите дальше, к выходу, — распорядился Бадави. — Мы их тут остановим.

С лестницы мы свернули в узкий коридор, и неожиданно увидели перед собой настоящую толпу: Ганс, за его спиной девчонки, все четверо, и дальше раненые, что должны прикрывать выход наружу.

— Вот это жопа! — пробормотала Гелия, глаза у которой стали очень, очень большими.

Явонда хорошо знакомым мне жестом прижала руку ко рту, Тамурда погладила себя по лысой макушке.

— Куда? — спросил Ганс.

Очень хотелось задать тот же вопрос ему — куда и зачем он ведет эту толпу?

— Так к вам… — ответил Фернандо, и в голосе его прозвучало то, что я ранее там никогда не слышал — растерянность.

Комотделения-один скривился так, словно ему вместо шоколадки подсунули лимон.

— Клади тут, того-сего. Этот еще жив? — распорядился он. — Давай посмотрим, что с ним. Моя аптечка еще целая.

Только что раненый боец застонал, когда на нем принялись резать одежду, запах дерьма, исходивший из его внутренностей, стал сильнее. Те, кто получил повреждения раньше, начали усаживаться вдоль стен, на ногах остались только здоровые, в том числе девчонки.

Я подошел к Явонде и очень тихо спросил:

— Почему вы тут? Что случилось?

— Там эти пришли, которых вы дрищами называете, много, — ответила она. — А потом… отверстие начало закрываться, зарастать, прямо на глазах… ну и он, — она показала на Ганса, — велел внутрь.

Я ощутил, как пол под ногами дрогнул, и торопливо оперся о стену.

Это что получается, мы заперты внутри ожившего дредноута в компании отряда врага, и не имеем шансов выбраться наружу?

Глава 21

Стенка выглядела бы девственно-гладкой… если бы не раковинка с кулак, зараставшая с такой неторопливостью, что этого почти не было видно.

— Оно мне кажется? — спросил Шредингер и постучал по серой поверхности кулаком.

Увы, нашим глазам предстал вовсе не глюк, именно тут находилась трещина, через которую мы попали внутрь дредноута. Находилась, а потом взяла и заросла… после того, как хранилище пробудилось к жизни, и начало, судя по всему, приводить себя в порядок и ремонтировать.

А я вспомнил бабушку, с которой расстался чуть больше двух недель назад, а кажется — очень давно. Затем из памяти неизбежно всплыла Мила, хотя вот о ней думать совершенно не хотелось, поскольку ей до меня нет дела, поживает со своим Жабенем и радуется жизни. Только вот мозгу не прикажешь, увы.

Хочется ведь увидеть и ту, и другую, но увы, не получится.

Выходит так, что я отсюда не выйду, даже если нам удастся победить дрищей. Останусь внутри, чтобы умереть от голода и жажды, или меня прикончит какой-нибудь из «десептиконов», раздавит, точно насекомое, и даже не заметит.

И ради чего я выжил во всех прежних передрягах? Уцелел в Африке — два раза. Ухитрился выздороветь после жуткой болезни, одолевшей наш батальон уже на этой планете, имени которой я так и не узнал, не пал от пули дрища, металлической лапы столбохода или острого лезвия на ветке боевого дерева.

Зачем?

Стоявшая позади меня Явонда всхлипнула, кто-то из бойцов выругался, длинно и неразборчиво, так что я разобрал только сочетания «через колено» и «упоротый выкидыш».

— Эх, а мне даже нечем сделать себе харакири, — сказал Ганс, бывший чистокровным японцем, несмотря на немецкое имя, ну или скорее намертво приросшее прозвище. — Обычным ножиком совсем неправильно.

— Я тебе сделаю. Что за детский сад⁈ — в голосе Шредингера звучала сдерживаемая ярость. — Приказ есть приказ! Стенка заросла? Насрать! Мы должны выполнить приказ! Напомнить, как он звучал⁈

Мне повторение не требовалось, я помнил, как звучал голос Нгуена, сказавшего «нужно остановить их!». Вот только дредноут работал, и не поздно ли пить минералку, если почки приказали долго жить?

— Мы должны перебить ту дрянь, что забралась сюда! Всех, до последнего! — комвзвода обвел нас взглядом. — Даже если придется порвать их зубами! Мы не никудышная охрана! Мы — штурмовая пехота!

На меня эта речь впечатления не произвела, и не такие слышал, особенно на срочной, от нашего комполка, любителя повыступать