В конце концов промелькнули фрагменты прошлого, и я не сознавал, что это, затем я обнаружил себя лицом к лицу с чем-то конкретным и реальным, не таким отдаленным или незнакомым для понимания. Это было началом реальной истории.

Пожалуйста, не забывайте, что я помнил себя, Аллана Квотермейна, и никого другого, и в то же время что-то или кто-то еще видел меня в колеснице, запряженной двумя лошадьми с изогнутыми шеями, которая управлялась возницей, сидевшем впереди на маленьком сиденье. Это была богато украшенная позолоченная повозка без рессор, сделанная из дерева, нечто похожее на фургон с шестом, или, как мы называли их в Южной Африке, диссельбум, в который были запряжены лошади. Я стоял в этой повозке в развевающихся одеждах, которые были стянуты на поясе ремнем. Мои ноги были обмотаны цветными лентами, на ногах надеты сандалии. Мне так кажется, что своей внешностью я был похож на женщину, и это мне не очень нравилось.

Однако все-таки я был рад видеть, что в те дни я являлся кем угодно, только не женщиной. В самом деле, я не мог поверить, что когда-то я выглядел таким красивым, даже две тысячи лет назад. Я был не очень высоким, но невероятно крепким, даже можно сказать, плотным. Мои руки, насколько это можно было разглядеть под рукавами женского наряда, были руками борца, а грудь была, как у быка.

Лицо мое мне тоже очень понравилось. Широченный лоб, черные глаза, глубокие и горделивые, черты лица массивные, но точеные и какие-то очень разумные. Рот прямой, хорошей формы, губы, возможно, слишком полные. Волосы – я не помню точно какие, но, согласно современной этому времени моде, завивались так красиво, что можно было предположить, что один из моих предков влюбился в женщину негроидной расы. Однако волос было много, они свисали практически до плеч и завязывались на лбу очень тонкой ленточкой голубого цвета с блестками. Я был рад отметить, что моя кожа хоть и была темной, но оказалась светлее, коричневой, что могло произойти в результате загара. Возраст – между двадцатью пятью и тридцатью пятью годами, возможно, ближе к последнему, то есть самый расцвет жизненных сил.

В заключение могу сказать, что я держал в левой руке крепкий лук из черного дерева, который, как мне показалось, уже достаточно поработал. Его тетива была из чего-то похожего на кетгут[24], в нем была размещена широкая стрела. Я держал стрелу пальцами правой руки, на одном пальце я заметил красивое золотое кольцо со странными рисунками, вырезанными в его гнезде.

Теперь поговорим о колесничем.

Он был сама чернота, черный, как шляпа для воскресных походов в церковь, круглые желтые глаза его вращались на невероятно уродливом лице. Его большой широкий рот с толстыми губами сполз на левую сторону его лица, прямо к уху, которое было тоже очень большое и выступало вперед. Волосы, в которых торчало перо, были действительно негритянские, они покрывали череп, круглый, как пушечное ядро, и, я думаю, были такие же жесткие. Голова сидела на плечах, как будто была вколочена туда свайным молотом. Невероятно широкие плечи предполагали огромную силу, но тело в ярких одеждах, поддерживаемое двумя кривыми ногами и большими плоскими ступнями, было телом эфиопского карлика, которое, судя по пропорциям конечностей, природа сначала предполагала для великана.

Глядя на эту необычную внешность, я обнаружил, что внутри нее имелась душа – или живой элемент, кого бы вы думали? Это был не кто иной, как мой обожаемый старый слуга и компаньон готтентот Ханс, чью потерю я оплакивал долгие годы. Сам Ханс, который умер для меня, уничтожив огромного слона Джану на земле кенда, слона, которого я не смог поймать, и тем самым спас мою жизнь.

Хоть я и вернулся назад, в те времена, о которых ничего не знал, в античную империю в состоянии транса, я как наяву разрыдался от радости, что нашел его снова, особенно потому, что инстинктивно знал: как он любит Аллана Квотермейна сегодня, так же он любил этого египтянина в повозке на колесах, ибо, насколько я понял, именно такой была моя национальность в этом сне.

Теперь я огляделся и увидел, что моя повозка была второй в этой кавалькаде. Непосредственно перед ней двигалась еще одна, более торжественная, в ней стоял человек, которого если я и не знал, то должен был догадаться, что это царь, более того, это был Царь царей, и в то время это был самый главный повелитель большей части известного тогда мира, хотя я понятия не имел, как его зовут. На нем было длинное, развевающееся одеяние из пурпурного шелка, украшенное золотом и вышивкой, на талии – пояс, унизанный драгоценностями, с него свисала личная священная печать, та самая маленькая Белая печать, или Печать Печатей, которая, как я узнал позднее, была известна по всей тогдашней земле.

На его голове был плотный капюшон, тоже пурпурный, вокруг него прикреплена лента из ярко-голубой ткани с белыми пятнами. Лучшее сравнение, что мне приходит в голову, – это высокая модная шляпа без полей, слегка сплющенная, так что на верхушке получилась дуга, обмотанная галстуком. Однако, на самом деле, это был головной убор, которые монархи надевали на себя, оставаясь в одиночестве. Если кто-то еще надевал этот убор, например по ошибке в темноте, эту шапку с него снимали вместе с головой, вот и все.

Царь держал в руке лук со стрелой, тетива была натянута. Наверное, мы возвращались с охоты, и, как я должен отметить, львы и тогда не жаловали людей. С его стороны, ближе к краю повозки, лежал длинный, остро отточенный жезл из кедрового дерева с набалдашником из какого-то зеленого драгоценного камня, возможно, изумруда, имеющего очертания яблока. Это был царский скипетр. Сразу за повозкой шли несколько знатных людей. Один из них нес золотую скамеечку для ног, другой – зонт, сейчас он был сложен, еще один человек нес запасной лук и колчан со стрелами. Еще один нес украшенное драгоценностями опахало, сделанное из пальмового волокна.

Я хочу добавить, что царь был молодым и красивым человеком с кудрявой бородкой и чисто выбритым лицом. Однако выражение его лица было плохим, злым, отмеченным печатью усталости или скорее пресыщения. Кроме того, под выразительными темными глазами были отчетливые иссиня-черные круги. Но от него исходила гордость, и было что-то еще в его движениях и взгляде, что вызывало страх. Он был богом, который знает, что он смертен, и его пугало, что в любой момент он может быть призван наверх и тогда разом потеряет всю свою божественность.

Сейчас его не пугала опасность преследования, ведь он был настоящим мужчиной. Но как он мог безбоязненно выступать среди всей этой толпы медленно продвигавшегося люда, не думая о том, что рядом есть тот, кто держит под полой кинжал, готовый вонзиться в его спину, или тот, кто может вылить содержимое пузырька с ядом в его бокал с вином? Он, который держал в кулаке весь мир, был полон тайных страхов, которые я смог распознать в нем, как только увидел его, и которые заполняли всю его сущность.