— Здо́рово, — со всей возможной искренностью отреагировала я, — но только почему начальником он не с той стороны от Входа находится, а всё ещё тут обретается? Не заслужил, что ли?

— Этого никто не знает, Магдочка, — нахмурилась Венера, — это всё очень и очень индивидуально. Может, слово не такое где вставил или не так чего-нибудь учудил. Тут нет-нет, да сорвёшься на чём-нибудь, когда, бывает, совсем уж подожмёт, — тут она вздрогнула и, быстро зыркнув зрением туда-сюда, прижала ладонь ко рту оболочки, как бы извиняясь перед неведомой силой за ненароком выпущенные нелицеприятные слова касательно местных пустынных уложений. — Знаешь, он ведь только от меня и узнал, что снова в авиацию потом вернулся, что фашиста дальше бил уже без двух ног и что героем Советского Союза заделался. Может, когда узнал, то возгордился излишне и стал тут местным верхним права какие-никакие качать, даже пускай и безадресно? И с Овалом у него, рассказывал, ничего не вышло. Нет канала, нет ответа с той стороны, да и какой в глухом лесу канал, сам же сказал мне, где он там своего параллельного отыщет? Такие дела, сестрёнка.

Кое-что начинало проясняться. Однако в физическом смысле яснее от этого не становилось. Всё то же отсутствие любого неба над оболочкой головы, всё так же туманно, полутемно и практически незримо продолжало оставаться вокруг нас всё, что так или иначе могло ухватить наше зрение; будто не было и в помине этого протяжённого общения, будто не имелось в этой надземной природе движения звёзд, звуков ветра, шелеста растений, дней, ночей и того, что зажато между ними, как, впрочем, не наблюдалось и чьего-либо вообще существования, кроме омертвевших пустынных пылинок, спресованных условным временем, не имеющим понятных промежутков и различимых границ. Повсюду царствовала вопиющая пустота, размываемая по краям видимости ненавязчиво мягким фокусом, и всепоглощающее безграничье любой условной материи.

— Ну хорошо, допустим, — согласилась я с такой версией относительно героического Венериного посланника, — а тогда кто его самого встречал? И где он теперь, этот его посланник?

— Ну, это ты слишком уж глубоко забралась, Магдуля, — удивилась моему вопросу Венера, — так далеко тут никто не смотрит. Просто я по случайности знаю, что вроде бы Ленин его ждал после Перехода, Владимир Ульяныч, вроде бы.

— Это что, серьёзно? — изумилась я. — И Ленин тут? Он что, тоже параллельный?

— А чего такого-то? — отреагировала она уже в довольно резкой форме. Видно, то ли моя непонятливость, то ли моя же дотошность уже начинала утомлять её оболочку. — Он чего, не как все, что ли? Его ж в 18-м, кажись, на заводе Михельсона недогрохнули, разве сама не в курсе по истории ихней партии? Фаня Каплан пальнула из отравленного ствола трижды, так его потом еле откачали. Рука была, горло и одно лёгкое. Но жить остался. И, кстати, вскоре потерял всю власть. Сталин отобрал, потому что Ульяныч натуру упустил, отлетела прямо с завода и сюда. Тоже ветрило был неслабый в тот роковой для него день. И после события стал он мягкотелый, не орёл и не боец. И враги воспользовались — всё как у всех: не хуже, не лучше.

— И тоже ещё не прошёл Вход? — на всякий случай решила уточнить я и на этот раз. — Как это может быть? Если не он, то кто же?

— Говорю же, нету таких, кто в курсе: может, прошёл, а может, не прошёл, никому такое знать не дано. Главное, сама старайся, об других другие без тебя позаботятся, тут на этом всё построено. И запомни, это тоже на первом обороте надо уже знать: оболочка оболочке не товарищ, как гусыня борову. За исключением только если — посланник и прибывший. А как отработали — всё, ку-ку, наши пляшут — ваших нет, расстались без признаков взаимности, усекла, подруга? Так что всё на этом, Гитлер — капут!

— Может, и он здесь? — я уже не смогла удержаться от улыбки, уж больно всё это смахивало на затянувшийся перформанс, если бы не являлось безусловной реалией в абсолютно нереальном пространстве.

— А где ж ещё? — совершенно не удивилась Венера и добавила так же невозмутимо: — Мне это ещё по секрету Мересьев рассказал, у него вообще такая оболочка была, что закачаешься, открытая и своя, стопудово. Так вот, он — мне, а ему — Ленин. Ну а Ленин, сама понимаешь, врать не будет, и не знать не может, всё ж мировая фигура, не мы с тобой.

— И что сказал?

— Сказал, Гитлер тоже в 18-м году, как и сам он, под раздачу попал: только наш-то на Михельсоне, а этот газу химического глотанул, под Ла Монтенью, вроде, какой-то, и от этого временно зрение потерял, при взрыве ядовитого снаряда траванулся. А после выздоровел в лазарете, в прусском, и выписался уже окончательно здоровым и сильным художником и человеком. Но сразу вскоре после этого стал нелюдем и фашистом. Я ж говорю, всё как у всех происходит, по-одинаковому: беда — выживание — отлёт. И как следствие — две новые параллельные единицы, земная и надземная. Дальше — каждому своё воздастся, не помню вот только, кто же это из больших людей так ёмко эту мысль выразил.

— А ещё про кого-нибудь рассказывал? — перестав улыбаться, спросила я, заметно волнуясь. Невероятно, но даже того, что я услышала, хватило, чтобы повергнуть меня в состояние, близкое к отчаянью. Причём просто тупо не верить я уже не могла: разве что герой-лётчик от делать нечего насочинял этих басен и сам же в них поверил. Что до Венеры, то у неё явно не хватило бы ни ума, ни фантазии разыграть передо мной весь этот офигический за гранью мыслимого эпос даже в этих необитаемых местах.

— Ну а как же? — с готовностью подхватила она уже начинающую потихоньку увядать тему. — Гитлера этого встречал Наполеон Бонапарт, французский император, но отлетел он не в те свои победные года, а задолго до этого, в 1796-м, лихорадка его почти до смерти тогда изъела, он весь пожелтел и иссох, чуть дуба не дал, но потом одолел всё же эту неприятность. Ну и результат тоже, как говорится, налицо — кто был и кто стал, сама знаешь. — Она махнула рукой в неопределённую даль. — Да чего там говорить, все они тут, кто мало-мальски выжил, после как помереть собирался. Смотри, — она стала загибать пальцы оболочки, задрав глаза в сторону, где предполагалось наличие неба: — Солженицын после рака в 54-м кем стал? Правильно, нобелевской знаменитостью. Рейган американский пулю схлопотал в 80-м от бандитского маньяка, и чего? А того — на другой срок пошёл и нашу же с тобой родину империей зла обозначил без страха и упрёка. Рузвельт ихний же в 21-м году полиомиелит себе заработал, обездвижился, но после напасть эту превозмог и тройным президентом через время заделался, всю свою огромную Америку от войны обезопасил и нам ещё тушёнкой сколько помогал, джипами и вторым фронтом. Ну и дальше по списочку, смотри: Фидель, сколько его травили и покушались — и где покушатели, а где он? До сих пор у себя параллелит, всей Кубой правит какой уж год, сделал всем им вместо знойной дыры Остров свободы, а был ведь молодой никчёмный партизан — и только. Дальше идём. Лаки Лучано, слыхала про такого? Из простых пацанов, итальянских, дворовых. А после, как подстрелили и выжил, большим мафиозником сделался, главным по контрабанде спиртосодержащих жидкостей. Из наших если брать, то — Пугачиха тоже здесь, стопудово, она сюда как нельзя кстати подходит, у неё с кровью, если в курсе, беда была, заразу ей туда по ошибке занесли, но тоже выдюжила и после, как выжила, петь остановилась, зато вместо песен бизнес завернула ой-ой-ой какой — и картошечка чипсами, и ботинки, и всё такое, к тому ж по мальчуганам пошла, будто так и надо: вот где вторая натура так вторая, ничего не скажешь, а ты говоришь!.. Ну ещё кого? — она на мгновение задумалась, но тут же бодро подпрыгнула на песке: — О, Янукович! Тоже наш параллельный, хоть и хохол! Он ещё пацаном в 17 лет у людей шапки с голов сдирал. Сорвёт — и ходу. И сел. А там его, говорят, на зоне, чуть вообще не прикончили. Но он ничего, перетерпел и сюда, в нашу параллель. А там у себя — в президентах теперь ходит, всех маму сделал, вот так. Потому что тоже душевой перевёртыш, как и мы с тобой, Магдусик, только на своём уровне краха и успеха. — Она выдохнула, сложив губы трубочкой: так, словно могла выдуть изо рта нормальный отработанный дыханием воздух, а не пустой и бесшумный поток, сложенный из ничего. — Ну, а про Ельцина вообще молчу, сама ж, наверно, прикидываешь, что, кроме как тут, негде ему больше обретаться после, как шунты в него врезали. То-то он сразу же с власти соскочил, в подполье ушёл, с внуками нянькаться стал. Теперь он — сам по себе, Россия — сама по себе, без него. Ну и вместо себя тоже знаешь какого чекиста на трон поселил. Был бы прежний, разве б пошёл на такое? А теперь мы имеем, чего имеем: была Россия — стала голодная злая росомаха, жратвы кругом полно, а укусить не за что, сами всё ж и поразбирали, а ты как хочешь, так и голодуй, — она снова огорчительно подышала пустотой и продолжила вербальную экскурсию: — Правду сказать, не в курсе я, каким потоком его оттуда сдёрнуло. Предположу, что ультрафиолетовым облучателем, бактерицидным, он в каждой операционной в обязательном наличии, а уж в Кремлёвке так стопудово имеется, да не один, наверно… — Глаза её были хорошо мне теперь видны и без подсветки, в минуты душевного подъёма, как сейчас, они и сами становились миниатюрными излучателями, и я подумала, что наверняка далеко не всё, что я успела ухватить своей оболочкой за столь малую протяжённость от начала обитания, подлежит разумному объяснению даже по этим надземным меркам. А Венера, не утратив запала, продолжала накаливать обстановку: — Представляешь, ведь никто из них, кто тут параллелит, скорей всего, даже понятия не имеет ни про то, как его же параллельный выглядит, ни кем по жизни сделался. Нет канала — нет Прохода — нет инфы. Ну, они потыркаются-потыркаются и плюют, и дальше кто куда, по ситуации. — Она обнадёживающе кивнула мне: — Сама-то будешь пробовать? Есть вариант, чтоб отловить своего параллельного? Место, где случилось-то, подходящее? Бываешь там, если чего?