Надо признать, что в этих её словах, во многом бесхитростных и на удивление прямых, содержался вполне объяснимый резон. Я даже поймала себя на том, что уже какое-то время отношусь к Венере Милосовой не как к той, бывшей, причинившей мне столь сокрушительный вред, а как совсем к другой, перелицованной наново во всех смыслах, ставшей, как и я, жертвой и перевёртышем, обречённым лишь на светлую надежду и больше ни на что. Вместе с тем я не могла не оценить того, насколько искренне и старательно она исполняет свой наставнический долг по отношению ко мне — своей ученице по надземному пространству.

К моменту этой части нашей беседы всё услышанное уже складывалось для меня в некую систему и потихоньку сигналило в разум моей оболочки, что пора бы встряхнуться и заняться актуальными текущими делами. И прежде всего навестить этот таинственный Овал, ознакомиться с его устройством и попробовать приложиться слухом к тому месту, которое определяет канал персональной связи с кухней моей бывшей «Шиншиллы». До вечного блаженства, подумалось мне, путь по-любому предстоит не короткий, так что успею ещё поучиться местному уму-разуму, как и поизучать в свободное от первостепенных задач время способы созерцания альтернативных мирозданий. И пока ещё местные руководители надёжно не отсекли от меня моё земное прошлое, пока есть надежда освежить старое, не погрузившись в новое другой головой, я совершу своё апостольское путешествие к Овалу, чтобы либо поставить точку, либо зарядить себя ожиданием близкого и понятного чуда. Но в любом случае, вероятно, следовало поставить об этом в известность Венеру.

— Наверное, я скоро пойду, ты не возражаешь? — спросила я её.

Как ни странно, она поняла и решению моему не очень удивилась. Спросила лишь на всякий случай:

— Сама-то как, нормально?

— Да я в порядке, не беспокойся. Только два вопроса: куда идти и как мы снова встретимся потом?

Казалось, Милосова уже была к этому готова, потому что сразу и по-деловому отреагировала:

— Смотри, идёшь сначала прямо, всё равно куда, тут в какую сторону себя ни двинь, всё одно выйдешь куда задумал. Если, конечно, не успел напортачить чего и соскочить с вышнего оборота к нижнему.

— Штрафная санкция, что ли? — не поняла я. — Ты хочешь сказать, кто-то меня пасёт тут, кроме тебя, и если что, опустит ближе к началу? Отдаление от вечного блаженства, как временная мера?

— Кому временная, а кому навсегда, — неуверенно ответила Венера, — не дай Бог, конечно, врагу такого не пожелаешь. Но только сама представь, зависнешь где-то в промежутке между двумя соседними оборотами, ни туда ни сюда — и чего? И никто ж не придёт на выручку, здесь такое не разрешено, будешь метаться и мучить себя же сама до тех пор, пока не одумаешься и вновь не обретёшь чистую и светлую надежду на Вход, без никаких грязных попутных мыслей.

— Это тебе тоже Мересьев подсказал такое? — мне стало вдруг интересно и одновременно немного страшно. Страх шёл не изнутри оболочки, а откуда-то снаружи, со стороны, направленность которой никак и ничем не определялась. Словно при полном отсутствии ветра и всякого движения этой безрадостной пустынной среды нечто самотёком вползало в мою оболочку, вынуждая наше с ней сознание испытывать то или иное чувство. Я напрягла себя, как умела, всей оставшейся сущностью, которой могла ещё как-то минимально управлять, и страх этот заметно ослаб, отступил, будто часть его тут же вытекла наружу, не оставив после себя видимого следа. И это было маленькое, но открытие.

— Да ты чего, окстись! — негодующе отозвалась Венера. — При чём он-то? Он такой же, как мы, только герой и со стажем. А что не прошёл пока Вход, то на это, значит, есть причины. Я к нему не лезу с откровениями, и он не обязан. Я ж говорю, тут каждому своя канарейка.

— А кто тогда?

— Так снова нашептали в ухо и тебе нашепчут, когда будет надо. Тут ничего просто так не делают, никакой анархии, всё у них расписано, всё по ранжиру, всё по негнущейся вертикали душевной власти.

— И во главе? — я пристально упёрла зрение в её оболочку.

— Во главе Верховный, кто ж ещё! Высший разум, он и посылает кого куда: тех к этим, этих к нам, а нас уже к вам. И так по кругу, во веки веков, вплоть до самого конца света!

— Он и тут возможен, хочешь сказать? — изумилась я. — Тогда зачем же в отрыв этот уходить, в принципе, раз и тут надежда наша не обретает вечный покой?

— Знаешь, думаю, чтобы просто не расслаблялись, — покачав головой, задумчиво ответила Милосова, — я поначалу тоже, как и ты, этим озадачивалась, когда выяснилось, что и тут, оказывается, всё имеет свой конец. А потом ещё чуток поразмышляла и решила — врут! — Тут она испуганно прикрыла рот и, не вставая с места, произвела визуальный оборот на 360 градусов, после чего, энергично потянувшись хребтом, щёлкнула скрытым выключателем и отключила подсветку.

Стало темней, хотя то, что нужно было для обитания и общения, вполне можно было узреть с помощью общего светло-тёмного фона естественного происхождения.

— Ты давай с этим поосторожней, Магдусик, — уже вполне миролюбиво продолжила она, убедившись, что какая-либо зримая засада отсутствует, — мы с тобой попали туда, куда мало кому вообще приходится попадать. Тут всё не как… — она последовательно посмотрела вверх и вниз, — не как принято для нормальных, обычных, каких большинство. Все ж думают, раз помер, то дальше либо вниз, либо вверх, и третьего никакого не дано. Если отбросить, конечно, тех, кому вся эта тематика вообще до лампады. Те дальше собственной золы даже не заморачиваются. — Она развела руками и назидательно подбила итог сказанному: — Но зато мы с тобой теперь чётко в курсе, что можно и не так, а вот эдак: и тут успеть, и там, если параллельно. Другое дело, помешать этому, само собой, невозможно, но зато если дозвониться до своего, о чём я постоянно тебе толкую, то, может, чего и сдвинется у твоего параллельного. По крайней мере, тебе тут за самою же себя спокойней будет и веселей — знать, что вы теперь повязаны общей единой параллельностью. А там глядишь, и подправить чего-то можно, в самом же себе, обратным хватом, если всё удачно сложится.

Это было именно то, что я уже и сама начинала медленно нащупывать, думая прежде всего о Германе, но и не забывая о себе. Кто бы мог подумать, что та самая Венера Милосова, профессиональная дрянь, сучка с брильянтами в ушах и проститутским балетом в ереванском «Низу», будет когда-нибудь выступать передо мной в роли надземной матери Терезы, увещевая мой слух благодатью и формируя, в силу своих возможностей, мой же кратчайший путь в край вечного блаженства. Венера, словно ощутив то, что я сейчас думаю именно о ней, подбоченилась всей оболочкой и продолжила прерванный урок:

— И запомни, если кто станет про ангелов тебе разных напевать, про демонов там, про ангелоидов, про грехи наши тяжкие, про благодати прошлые, туда и обратно, — не верь! Коль сюда зашла, значит, остальное побоку, всё списано, прахом улетело, чистый нуль остался, без ничего. С него ты и стартуешь. И вперёд. Больше надежды — ближе твой личный Вход. Меньше — сиди и не рыпайся, обретай и пестуй, пока не оценят, вот так, подруга. — Неожиданно она удивлённо хмыкнула: — Это я даже перебрала малость. Такое, чего я тебе говорю сейчас, только на втором обороте знать положено. А мы с тобой ещё только-только первый осваиваем.