– Хорошо бы…

– А то у зувемби и сверхъестественные способности были – могли создавать мороки, сгущать темноту и науськивать живых друг на друга.

– М-да… Хорошо бы, чтоб это было фантазией автора. А зувемби – это штучный товар или массовое производство?

– Да их вроде б считаные единицы. Ну словно как короли зомби. Только они не руководят толпой зомбаков. Они сами по себе. Ибо страшны и велики.

Похоже, что наша компания траванулась сегодня в этих кунгах. Говорю об этом Николаичу. Тот соглашается, что мы отравились, только его удивляет, почему я величаю кунгами обычные грузовые фургоны на «газонах».

– Мы сегодня ездили не в кунгах, доктор. В обычных фургонах. Надписи «Хлеб» не хватает. А так была бы ващще «кровавая эбня». К слову, помнится, вы говорили, что у вас была какая-то история с палачеством и крысами? Не поделитесь?

Отчего же не поделиться. Это запросто, тем более перед ужином еще время есть, да и чистка оружия не мешает трепотне, а нам свои «Судаевы» сегодня чистить и чистить.

– В подготовку медиков курсе на втором входит такой предмет, как патологическая физиология. На первом курсе просто физиология, то есть изучение того, как вообще работает организм; тут резать лягушек приходится. Рефлексы, сокращение мышц, тыры-пыры. Заодно вырабатывается определенная отстраненность от объекта работы. Вот, например, когда надо было на той же физиологии проткнуть скарификатором палец соседу по парте, чтоб взять и сделать анализ крови, мой друг-эстонец предложил себя в виде кролика. Сейчас уверен, что просто еще больше он боялся мне колоть палец. Ну и я сначала три раза не мог ему кожу продырявить, а потом собрался с духом и, как швейная машинка, аж три дырки просадил рядком… руки дрожали. Вот чтоб такого не было, в ходе учебы медиков и дрессируют: сначала на лягушках, на втором курсе: уже на млекопитающих – белых крысах. Живность эта очень отличается от диких братьев – меланхоличные, медлительные. Ничего инфернального. Симпатичные вообще-то зверушки. Вот на них мы и работали. Приходишь на занятия, а там уже лаборанты каждому по крысе подготовили – растянута животина андреевским крестом брюхом кверху на специальной дощечке и приколота за лапы. И спит под эфирным наркозом. В соответствии с задачей вскрываешь животину и потрошишь с той ли иной целью. Изучается реакция организма на то или иное воздействие. Потому как реакция одинакова – что у крыс, что у человека. Ну а когда занятие заканчивается и скотинка начинает просыпаться, ее надо умертвить, потому как она потрошеная и органы у нее, как правило, в недостатке или повреждены за время изучения.

Способ ликвидации простой, такая примитивная вещь, как провод с двумя оголенными концами. Один конец к носу, другой к хвосту. Сердечко дрыг – и останавливается. Ну и кому-то надо быть внештатным палачом. У нас в группе только я после армии, остальные либо девчонки, либо молокососы, либо хитрые и пачкаться не хотят. В первый раз мы так заспорили, что у животин наркоз кончился и они от боли пищать начали. Я не выдержал и плюнул на спор. Ну вот с того времени и кончал крыс после занятия. Надо сказать, что у нас две группы на занятие объединяли. Наша была смешанная, а другая чисто девичья. И девушки там такие подобрались, ну просто все на пьедестале и сверху вниз смотрят. Рядом не стой, близко не сядь. Деликатного воспитания и не нам, быдлам, чета. А я, повторюсь, после армии, да и до этого воспитывали меня в глубоком уважении к Женщине, так что, в общем, относился к ним с изрядным пиететом, аж самому сейчас смешно. Но это сейчас. А тогда мое общение с девушками было в основном сугубо приятным. Вот когда с ними поработаешь, тогда разум просветляется. Именно поработаешь изо дня в день. Оказывается, что мужики гораздо лучше. И порядочнее, и надежнее. Правда, в постели женщины лучше, тут кому как, а мне мужики не нравятся… Но это я отвлекся. Естественно, что девушки из девчачьей группы на меня смотрели как на грязного выродка и паскудного маньяка-убийцу. А тут как раз наша чахоточная погода сообразила, что вообще-то уже май месяц.

Мы сидим на занятии, потеем, потому как топят основательно, а за окном солнце, тепло и зеленые свежесделанные листочки от здоровенной липы прямо в кабинет лезут. И запах от них такой, что начинаешь понимать пчел и даже хочется полететь. Преподавательница ненамного старше нас, молодая, крепенькая, этакая лошадка, но не в смысле лошадеушка, типа Ксюши, а в хорошем смысле – смотришь на такую бабенку, и приятно, что она такая ладненькая, и двигается красиво, и крепенькая вся… Ну никак такую телкой не назовешь – кобылка, и все тут. И видно, что ей из кабинета хочется на волю в пампасы, и все ее поведение такое, что мы, студенты мужеска пола, перемигивались и переглядывались, потому как видно невооруженным глазом любому – мыслями она уже там, где ее такой же жеребец поджидает. Ну может, и не жеребец, а, наоборот, ботаник какой, но насчет того, куда спешит, никаких сомнений. Больно глаза блестят. И как принято нынче говорить, аура соответственная. Остается до конца занятий где-то полчаса, она нам и вещает:

«По учебному плану мы должны еще сегодня сделать практическую работу, но она очень сложная и делать ее придется долго. Я вам сейчас расскажу, в чем она заключается, а вы скажете, достаточно ли вам изложения, или будем проводить работу на практике. Суть работы заключается в наглядном показе того, что эмбрион крысы более вынослив к кислородному голоданию, чем взрослая особь. Берем беременную крысу, извлекаем из ее матки эмбрион, вводим ему в сердце канюлю (сверхтонкая стальная трубочка) и засекаем по колебаниям конца канюли частоту сердечных сокращений эмбриона. После этого помещаем под стеклянный колпак эмбриона с канюлей и взрослую крысу. Откачиваем воздух: сначала от кислородной недостаточности погибает взрослая крыса, и только потом эмбрион, потому что его организм более приспособлен к недостатку кислорода – чтобы нормально перенести перипетии родов. Все ли понятно, надо ли вам показывать дополнительно?»

А у самой глаза говорят, ну неужели вам, ослам тупым, непонятно, что я тороплюсь?!

Наша группа, естественно, ответила таким вечевым единодушным гулом, в смысле что яснее не бывает и даже десять показов не будут столь доходчивы, чем ее изложение, и в таком плане. Она аж порозовела от радости и только было собралась сказать, что занятие окончено, как встает самая спесивая сучонка из девичьей группы – Мариной звали, на удивление у нее были волосатые ноги, к слову, – и заявляет таким примерным голоском такой пай-девочки:

«Но вот как же, спросит у нас на экзамене профессор: «Вы видели эту практическую работу или нет?» – а нам придется сказать, что не видели…»

И глазками так невинно хлоп-хлоп. Мы чуть не подавились от злости – прямо целой группой. Наши-то девчонки в мужском коллективе нормальными были. А тут так доносцем пахнуло… Преподавательница и потухла. Вот за секунду. Необратимо. И потом мы полтора часа смотрели, как она дрожащими от злости руками не может попасть в сердце крохотному розовому комочку эмбриона, и только на четвертом эмбрионе это у нее получилось. Ну какого размера-то сердце у эмбриона! Да, так все и вышло, как она рассказала, – и под стеклянным колпаком от удушья сначала сдохла взрослая крыса, а потом тоненький стальной стерженек, дергавшийся все чаще и чаще, тоже замер. Преподавательница очень сухо попрощалась и вышла вон. Мы стали собираться, а меня как черт дернул, и я повернулся к Марине: