Проклятая дорожка все не кончается. Свадебный гомон грохочет громче колоколов. А цветы все падают и падают. Сумасшедшим, завораживающим дождем падают. Коротко звенят тетивы луков — лучших луков в руках лучших из лучших лучников. И Роади холодно от мысли, что среди цветов в колчанах могут оказаться настоящие стрелы. Настоящие. Пронзающие навылет любой доспех. Любой шит. И если среди лучников найдется хотя бы несколько заговорщиков…

Проклятая дорожка все не кончается. И некуда бежать. Некуда. И только цветы падают. Всего несколько заговорщиков. Хотя бы один… и цветы окрасятся кровью. Тонкие свадебные одежды не похожи на стальной доспех — а если б они и были этим доспехом, что толку?

А у них с Оанхиль всего пять телохранителей. Пять. Всего пять «верных людей» Герцога Седого. Пять человек в полумасках и длинных до пят плащах. И все.

Роади пришлось выдержать настоящую битву со своим церемониймейстером, чтобы включить этих пятерых в свадебную процессию вместо положенных по обряду церемониальных гвардейцев. И вот они здесь, но… Если с десяток лучников Аргелла действительно захотят избавиться от короля и королевы — вряд ли эти пятеро станут серьезной защитой. Потому что лучники Аргелла — лучшие. А эти пятеро хорошо работают мечами, еще того ловчее управляются с метательными ножами, умело распознают яды и засады… но против того урагана стрел, который может обрушиться с минуты на минуту — что они могут?

Что?!

Роади не знал — и поэтому каждый шелчок тетивы пронзал его сердце смертоносной стрелой. И цветы окрашивались кровью. После стольких покушений было бы странно, если б никто из заговорщиков не воспользовался столь удобным моментом. Даже если не удастся застрелить короля или королеву, даже если будет убит или ранен кто-то посторонний — все одно хорошо. Смерть на Королевской Свадьбе — настолько дурное предзнаменование, что… в сложившихся обстоятельствах наиболее разумным выходом было бы немедленное бегство, но Роади знал, что им не дадут убежать. Слишком многое поставили на карту господа заговорщики, чтобы дать королю с королевой уйти. Их догонят и убьют.

Наверное, именно ожидание, предощущение того, что случится, обострили слух юного короля, и он услышал, как шорох свадебных цветов сменился пением боевых стрел. В глазах заплясали невнятные тени: благожелательные лица, блеск одежд, драгоценности, гербы, руки, опять лица… мутная мешанина звуков лезла в уши, и казалось, что это не цветы, а колокола с благопожеланиями рушатся под ноги — рушатся, разбиваясь вдребезги.

Роади чуть не упал от головокружения и страха. Ну да! Он ведь никогда не был ни воином ни героем. Но на не справившееся с ужасом тело гневно прикрикнул яростно воспламенившийся разум. Ухватив за шкирку непослушное тело, он коротко и страшно рванул его в бой.

На слабеющих ногах Роади, король Аргелла, шагнул навстречу смертоносному пению стрел — шагнул вперед, закрывая собой любимую женщину и королеву.

— Так нечестно! — ее голос прозвучал, словно драгоценный клинок выхваченный из ножен.

И, ухватив Роади за плечо, королева встала рядом с ним.

А стрелы летели медленно. Словно усталые тяжелые птицы. Словно они никуда-никуда не торопятся. Словно это не они хотели испить крови. Словно это не им нужно было, чтобы вот здесь, на этих цветах…

Стрелы летели медленно.

А еще медленней пели телохранители. Их песня была невероятно медленной и невероятно долгой. Такой медленной, что камни распались в прах прежде, чем они спели первый звук. Такой долгой, что седые несчетные века казались торопливыми мальчишками в сравнении с ней.

И стрелы не долетели до беззащитной плоти. Их путь сквозь песню был долог. Они слишком устали. Это снаружи прошли мгновения — а в песне… Они распались в воздухе, распались от старости — и под ноги королю и королеве рухнул измученный временем прах.

Песнь телохранителей смолкла.

Роади перевел дух. Седой Герцог знал, кого оставлять на страже! Какое невероятное искусство! Магия? Чудо?!

— Стреляли с крыши Храма, Ваши Величества! — негромко сообщил командир телохранителей.

— Какие странные цветы, милый! — указывая на ржавые обломки наконечников стрел и невинно хлопая ресницами, заметила королева Оанхиль. — Видно, их вырастил необыкновенный садовник!

— Несомненно, дорогая, — с достоинством отозвался король. — Я не премину с ним познакомиться при первом же удобном случае. При первом же! — добавил он, обернувшись к командиру телохранителей. — Соберите мне несколько… этих чудесных цветочков, чтоб я не запамятовал таинственного садовника. Он заслуживает отдельной награды.

Только теперь Роади заметил, какая оглушительная стоит тишина.

Да нет.

Не стоит.

Рушится.

Прямо на них рушится. Не звучат благопожелания. Смолкли тетивы луков. Даже цветы не падают. Все застыли и словно бы ждут чего-то.

«Словно бы не перед свадьбой, а перед битвой.»

Роскошный цветочный ковер перед королем и королевой оборвался — и дальше, до самого Храма тропа была голой, словно обнаженный клинок. И тишина была такая же нагая и погибельная.

Вся огромная свадебная процессия застыла неподвижно, словно окаменев. Люди боялись дышать. И в этой тишине, далеко, за рядами лучников, послышался глухой шум. Удары. Крики. В торжественность мертвенной тишины наискось вломился вульгарный ритм торопливой драки. А потом, расталкивая лучников, сбоку от королевской процессии появился отряд храмовой стражи. Стражники волокли четверых изрядно помятых, упирающихся людей. В руках у храмовой стражи были изломанные луки.

— Вот, Ваши Величества! — на бегу завопил их начальник. — Поймали! Это они! Они злоумышляли! На Ваши Величества! Они стреляли! Да еще в такой день! Грех какой! Прикажите немедля казнить!

Не дожидаясь указаний, он выхватил широкий храмовый меч.

— Не сметь! — заорал Роади.

«Казнь в день свадьбы — с одобрения короля!»

— Стоять! — завопил он.

«Вот они, заговорщики! Зачем далеко ходить? Интересно, кто те несчастные, кого они поймали? Умеют ли эти четверо вообще стрелять из луков?»

— Отпустить! — загремел он, надсаживая горло.

«Сейчас они убьют их с моего изволения, а потом скажут, что так и было. И найдется уйма свидетелей, и в самом деле слышавших, что это я приказал!»

— Я запрещаю! — голосил Роади.

Но храмовая стража уже заломила локти одному из захваченых. Он судорожно забился, пытаясь вырваться — но, видно, руки у тех, что его держали, были кованы из булата покрепче, нежели клинок широкого храмового меча… клинок, что уже шел вниз по широкой дуге, льдистым шипением вспарывая воздух…

Роади даже не понял, не успел за краткую долю мгновения понять, что его телохранители вновь запели. Потому что песнь эта была долгой — длиной в века несчетные — а спеть ее нужно было быстро, быстрее взмаха ресниц… спеть… успеть… опередить падение меча. Поэтому она и прозвучала не песнью — да ее бы в здравом уме никто за песнь и не принял! Томительное марево странным чужеродным звуком зыкнулось навстречу свистящей стали. Миг — и сталь осыпалась ржавым крошевом в руках растерявшегося начальника отряда храмовой стражи.