– Я попытаюсь.

Мы тащились от базилики к базилике, и мальчик щурился на рабов, стоявших в ожидании, когда кто-нибудь скажет им, что делать. Поскольку суды не заседали, дел было немного. Вот одна из проблем Рима: рабов слишком много, а работы для них недостаточно.

Мы начали с базилики Опимии, и мальчик не увидел там никого знакомого. То же самое повторилось и с базиликой Семпронии. В конце концов, мы отправились к базилике Эмилии, и, похоже, тут нас тоже ожидал тупик. Я уже начал сомневаться в своей новой, дарованной богами прозорливости, когда мой спутник потянул меня за рукав и показал куда-то.

– Вон он, там!

Человек, на которого он показал, был невысоким, лысеющим, среднего возраста и одетым в темную тунику, как и большинство рабов. Он держал восковую табличку и делал пометки, очевидно, подсчитывая огромные свертки толстой ткани, лежащие у его ног. Думаю, ткань предназначалась для того, чтобы сделать из нее навесы для заседающих на улице судов.

– Ты уверен? – спросил я мальчишку.

– Теперь я вспомнил. Пошли.

Мы подошли к рабу со свертками, и он поднял глаза от таблички.

– Могу я чем-нибудь тебе помочь, сенатор?

– Надеюсь, да, – кивнул я. – Ты выполняешь поручения для судов?

– Почти каждый день, когда они заседают, – ответил раб. – Я занимаюсь этим двадцать лет.

– Отлично. Примерно в мартовские иды не ходил ли ты в храм Цереры, чтобы принести отчет эдила Мурены? Отчет, который он составил для одного из преторов, вероятно, городского.

Раб сунул стилус[63] за ухо, освободив таким образом руку, чтобы почесать безволосую голову.

– Я выполняю столько подобных поручений, и это было довольно давно… Я не припоминаю…

– Конечно, ты помнишь! – настойчиво сказал храмовый мальчик. – Ты спросил насчет отборочных скачек, которые шли в тот день в цирке, и я сказал тебе, что новые «синие»[64] испанские лошади – лучшие, каких когда-либо видели в Риме, и что я наблюдаю за ними всю неделю. Я вспомнил об этом, когда сейчас тебя увидел, узнав по родинке на лице.

Возле левого уха государственного раба и правда было маленькое пятно винного цвета.

Он улыбнулся, припоминая.

– И ты сказал мне, что две «черные» лошади по кличке Дамон и Пифий тянут постромки и что они лучше «красных» Жаворонка и Воробья. Я выиграл кое-какие деньги на следующих скачках благодаря этим подсказкам… Да, теперь я вспомнил.

Можно не сомневаться, что римлянин, какое бы место он ни занимал в жизни, будет помнить клички лошадей, даже если забыл имена своих родителей или богов.

– Значит, ты помнишь отчет? – спросил я, ликуя и в то же время желая придушить их обоих.

– Ну, да, но…

Голос раба прервался, как будто что-то мешало его довольно ограниченным способностям к рассуждению.

– Что «но»? – спросил я нетерпеливо.

– Ну, отчет предназначался не для курульного эдила Гая Лициния Мурены – он был для эдила плебеев Луция Кальпурнии Бестии.

Я мог бы расцеловать его.

– Значит, ты доставил отчет ему и он отнес его в суд претора?

– Да, точно, доставил, но он просто взял его и ушел в сторону скотного рынка. Однако мне было все равно. Моя работа состояла в том, чтобы принести отчет.

Я дал денег обоим рабам и велел им вернуться к своим делам.

Едва касаясь ногами земли, я снова обогнул подножие Капитолия и шел вдоль северного края скотного рынка до тех пор, пока опять не очутился в окрестностях храма Портуна, среди густых запахов наших замечательных, но слишком уж ароматных сточных труб.

Второй раз за день я поднялся по лестнице с медицинскими символами и нашел на террасе вольноотпущенника Нарцисса – тот сидел за маленьким столом и поглощал то ли поздний второй завтрак, то ли ранний обед. Увидев меня, он удивился.

– Добрый день, уважаемый врач Нарцисс, – сказал я, лучась жизнерадостностью.

– Сенатор! Я не ожидал так скоро снова тебя увидеть. Ты ко мне присоединишься?

– А ты уверен, что я не буду в тягость?

Внезапно я понял, как давно завтракал.

– Высокий гость никогда не в тягость. – Медик повернулся к рабу. – Тарелку и кубок для сенатора.

Не успел я привести в порядок свою тогу, чтобы сесть, как слуга вернулся. Несколько минут мы молча жевали, соблюдая приличия, а потом я откинулся на спинку стула, и раб снова наполнил мой кубок.

– Как прошла операция? – спросил я.

Лицо Нарцисса прояснилось.

– Идеально! Асклепиад – самый изумительный из врачей. Марк Цельсий должен полностью выздороветь, если не начнется инфекция. Асклепиад и вправду поднял отделившийся кусок кости и счистил прямо с мозга запекшуюся кровь и несколько маленьких осколков кости, а потом вернул кость на место и закрепил ее серебряной проволокой.

– Он – бог среди лекарей, – сказал я, вылив немного вина на пол и совершив тем самым либатий[65], чтобы боги не приняли мои слова как вызов и не стали завидовать моему другу Асклепиаду.

– И, – Нарцисс заговорщицки подался ко мне, – на самом деле он многое сделал собственными руками, вместо того чтобы просто руководить своими рабами. Я говорю это только потому, что знаю – ты его друг.

– Это будет нашим секретом, – заверил я молодого врача. – А теперь, друг мой Нарцисс, мне только что пришло в голову, что нынче утром я забыл расспросить тебя кое о чем, касающемся кончины твоего патрона.

– О чем я могу тебе рассказать?

– Насколько я понимаю, он упал с моста и утонул. Ты, случайно, не знаешь, где была пирушка, на которой он столько выпил?

– О, да. Бо́льшую часть вечеров Аристон ужинал не дома, часто в гостях у какого-нибудь выдающегося человека. В тот день, как раз перед уходом, он сказал, что если возникнет чрезвычайная ситуация – он имел в виду внезапное заболевание кого-нибудь из очень богатой и известной семьи, – его следует искать в доме эдила Луция Кальпурния Бестии.

– Кальпурния Бестии, – повторил я, только что не мурлыча.

– Да, – подтвердил Нарцисс, слегка озадаченный моим тоном, и показал на юг. – Это где-то на Авентинском холме. Наверное, Аристон спустился поздно, когда давно уже стемнело, и не подумал попросить у эдила раба для сопровождения. Обычно он соблюдал умеренность, но большинство на пирах слишком много пьют.