Ни аль-Мутасим в период своего недолгого правления, ни его жестокий преемник аль-Мутаваккиль не могли игнорировать влияние центробежных сил, разрывающих исламский халифат на части. Выходцы из Центральной Азии, которые играли видные роли с обеих сторон в мутазилитском противостоянии, ловко преуменьшали влияние халифата на их жизнь, в то же время иногда одобряя действия Багдада. Спустя одно поколение после смерти аль-Мамуна все части Центральной Азии, которые с трудом подчиняли себе арабские войска две сотни лет, действовали практически как независимые государства.

Растущее влияние Центральной Азии ощущалось и в других областях. После смерти аль-Мамуна Багдад отказался даже от видимости поддержания нормального войска, состоящего из свободных граждан. Чтобы удержаться у власти, халифы полагались исключительно на тюркских рабов-воинов из Центральной Азии[448]. Одни из них дослужились до военачальников, а другие стали советниками при дворе. Тюркские войска были в сущности толпой, которая время от времени захватывала полный контроль над Багдадом. Менее чем через сто лет после подъема Аббасидов халифат пришел в полный упадок.

После смерти аль-Мамуна и аль-Мутасима началось сворачивание обреченной на неудачу поддержки мутазилизма, начатой аль-Мамуном. Халиф аль-Мутаваккиль зашел так далеко, что заключал в тюрьму переводчиков, чьи работы были сочтены поддерживающими рационализм. Было очевидно, что великая эпоха интеллекта в Багдаде заканчивается. По мере того как доктрина превращалась в догму, воцарилась нетерпимость. В течение ста лет после своего основания Багдад был открыт для людей, исповедующих другие религии. Зороастрийская литература беспрепятственно распространялась, в большом количестве строились синагоги и христианские храмы, включая монастырь Девы Марии и несколько соборов, процветавших за стенами Багдада[449]. Но в этой новой, менее безопасной, среде власти закрыли церкви и синагоги и изгнали их прихожан.

Обеспокоенные снижением социальной сплоченности в Багдаде и по всей империи, стремящиеся регулировать социальную и экономическую жизнь, аббасидские власти усердно работали, чтобы согласовать всю гражданскую деятельность с исламом. Это означало мощное распространение исламского права (шариата). Вскоре мусульманские знатоки права во главе с традиционалистами уже трудились над верным определением мусульманских позиций в каждом аспекте личной, семейной и гражданской жизни. Как и другие авторитарные правители во всем мире, Аббасиды надеялись урегулировать общество по принципу «сверху вниз», объединяя свои законы с ограничениями, налагаемыми религией. Эта попытка разделила общество, остановила развитие инноваций и стала одной из самых важных сил, переместивших центр знаний на восток, в сторону все более независимых обществ Центральной Азии.

На этой волне проявили себя два мыслителя, которые видели своей задачей развитие доктринальных обоснований для новой веры. Первым был Абу аль-Хасан аль-Ашари из Басры, который привнес в свою миссию ревностный настрой новообращенного. К своим 40 годам он стал одним из самых ярых сторонников мутазилизма. Затем он понял, куда дует политический ветер, и написал около сотни трактатов с нападками на бывших коллег. Ашаритская школа, которую он основал, работала вполсилы в течение нескольких поколений, но ей суждено было восторжествовать два века спустя, когда великий центральноазиатский теолог и философ Газали использовал свой блестящий дискуссионный талант, чтобы пресечь все притязания рационализма[450].

Вторым крупным оппонентом рационализма, появившимся после «инквизиции» аль-Мамуна, был Мухаммед аль-Матуриди (853–944), известный как «имам правильного пути», любознательный и образованный центральноазиатский мыслитель из района близ Самарканда. Как и аль-Ашари, он был «приспособленцем» в вопросе свободной воли, но в остальном был противником компромиссов, защищая правоверность от множества ощутимых угроз, включая манихейский дуализм и любой вид политеизма, а также мутазилизм. Он извлекал пользу из конфронтации, любил писать «опровержения» и благоволил таким агрессивным трудам, как «Книга, выявляющая ошибки мутазилизма». Матуриди был уверен, что те, кто не смог использовать дарованную Господом силу ума, чтобы понять истины ислама, попадут в ад. Благодаря резкости или вопреки ей труды этого центральноазиатского деятеля были популярны на протяжении 500 лет среди мусульманских фундаменталистов и традиционалистов от Турции до Индии.

Несмотря на критику многие продолжали считать разум ключом к истине и утверждать, что свободная воля – это подарок Господа человечеству. Мутазилизм как таковой исчез, но многие мыслители развивали его основные концепции. Основным наследником традиции мутазилизма в Багдаде снова был выходец из Центральной Азии – Абу аль-Раббан аль-Балхи из Балха, выступавший больше против тех рационалистов, которые были введены в сомнение и неверие, чем против своих более приверженных вере критиков. Олицетворением этой радикальной ветви лагеря разума и свободной воли был еще один выходец из Центральной Азии – Абу-ль-Хусейн Ахмед ибн ар-Раванди, чье атеистическое отношение к религии мы будем рассматривать, когда перейдем к изучению его родного края Хорасана и его столицы Нишапура.

Помимо общепризнанных «наследников» мутазилизма было очень много проницательных мыслителей, которые сделали разумные выводы из «инквизиции» аль-Мамуна и при этом продолжали высоко держать знамя рационализма. Большинство, как правоверные мусульмане, принимали истины откровения. Как позднее Джон Локк, они признавали область веры и считали ее выше разума. Но, как и Локк, они смотрели на все остальные творения как на область, доступную разуму, и исследовали их с усердием, интеллектуальной тщательностью и восхищением. В этом великом приключении ума никто не превзошел выходцев из Центральной Азии, к которым мы далее и перейдем.

Немногие регионы отличались таким обилием внутренних связей, как Большая Центральная Азия. Кочевники переезжали каждый сезон, а экономика крупных городских портов основывалась на континентальной торговле. Длинные маршруты на Ближний Восток, в Индию, Китай и Европу были прочно налажены еще за тысячу лет до того времени, когда халиф аль-Мамун начал привлекать ученых для работы в своей библиотеке. Любой путник мог просто примкнуть к одному из караванов, которые передвигались, как медленно движущиеся поезда, по широким просторам между оазисами. В V веке до нашей эры выходцы из Центральной Азии (из таких мест, как Согдиана или Хорезм) оказались в далекой персидской столице Персеполисе, в Мемфисе (Древний Египет) и даже на отдаленном острове Элефантина в верхнем течении Нила на границе с Нубией[451].