– За то, что она не помогла ему выйти в кусты? – уточнила Аня.

– Верно. И завещал внукам и правнукам всегда, напившись, в назидание бить своих жён. Вот так, – торжественно заключил Покачалов.

На сей раз Аня промолчала. Ей стало неуютно. А вот Зои мифы Покачалова наверняка понравились бы. Она была бы в восторге. Любила все эти мизинцы в горле Валмики и оторванную грудь Каннахи. Любила… Аня постепенно привыкла думать о Зои в прошедшем времени.

– Мексиканские цельтали вообще считали, что женщина, которую при жизни не бил муж, обречена на вечные муки после смерти, – напоследок добавил Покачалов. – Бог смерти сжигает её дотла, потом вновь вылепляет из пепла и сжигает опять.

– В наказание за то, что её ни разу не поколотил муж?

– Ну да. Так что Дима прав: каких бы идеалов ни придерживались солярии, хоть индейских, хоть европейских, женщинам в Городе Солнца было невесело. Собственно, ни одного женского имени в приходной книге нет. А мифы, да… Из нас пятерых мифологией больше всех занимался Салли. Любил рассказать что-нибудь эдакое.

«Неудивительно», – подумала Аня, вспомнив сборник индийских мифов в библиотеке Шустова-старшего, надписанный и подаренный ему Сальниковым. «Другу на память».

Максим выбрался из гамака. Расшевелил костёр и взялся за починку Аниных резиновых сапог. Вчера у северного тупика обнаружил тонкие, покрытые светлым лишайником стволы гевеи; расчищал плетёнку мягкой растительности и задел один из стволов лезвием мачете, увидел, как из разреза в коре заструился густой, похожий на ПВА белый сок – латекс. Марден научил Максима с ним обращаться, и Максим при первой возможности набрал полмиски свежего латекса. Обдал его дымом костра, потомил над углями и позволил отстояться ночью в тепле перед костром. Латекс загустел, и Максим взялся заделать трещины в подошвах Аниных сапог.

Никита и Дима ещё долго говорили о руинах, об индейских мифах, обсуждали прошлые загадки Шустова – Покачалову больше всего понравилась головоломка с четырьмя инкскими рисунками, – а потом как-то одновременно замолчали, и молчание было долгим.

Этой ночью Максим собирался уйти с бивака. У него будет четыре дня, чтобы добраться до истуканов и там отыскать Мардена. Аня сказала, что пойдёт следующей, если вылазка Максима окажется неудачной.

– Как ты узнаешь, что я погиб? – спросил Максим, сидя с Аниными сапогами. – Если получится, закричу. Как кричали кандоши. Но ведь меня могут убить тихо.

– Подай какой-нибудь сигнал, если пройдёшь, – предложил Дима.

– Какой?

Никита заявил, что у него припасена сигнальная ракетница. Максим кивнул. Сказал, что выстрелит в полночь, когда отойдёт подальше от полуострова. Вскарабкается повыше на дерево и выстрелит в небо.

– Плохо, – пробормотал Покачалов. – Не факт, что ракетница сработает. Могла отсыреть. И ждать придётся… сколько? Дня два?

– Тогда я не успею добраться до истуканов, – согласилась Аня. – Мне нужно знать сегодня ночью, прошёл ты или нет.

Аня удивлялась тому, как спокойно говорит сама и с какой невозмутимостью говорят другие. Обсуждали возможную смерть Максима, словно речь шла о прогнозе погоды или… о какой-нибудь ещё ерунде. Внутри скользнул холодок, и такая в нём всплеснулась сила отчаяния, что Аня испуганно замерла. Чуть позже выдавила:

– Мы пойдём вместе.

– Ты о чём? – удивился Дима.

– Не надо никаких сигналов. Пойдём на расстоянии. Если выследят меня, постараюсь привлечь побольше внимания, и ты проскочишь.

– Или наоборот, – кивнул Максим.

– Или наоборот, – согласилась Аня.

И ей стало легко, просторно от собственной смелости. Несмотря на грязь, болячки, Аня действительно наслаждалась последними беспечными часами в гамаке, а потом вдруг произнесла:

– Дим, я тебе давно хотела сказать про Испанию.

От волнения перехватило дыхание. Аня никогда прежде так не волновалась, даже на приёме в Европейский институт. Трепет пьянил, наполнял голову шелестом белых пузырьков. Воздушное тело, казалось, воспарит над гамаком, унесётся прочь от лесного полуострова, прочь от гористой сельвы и всего континента Южной Америки. С высоты мироздания всё покажется мелким, ничтожным: и Анины поступки, и её тревоги.

– Ты спрашивал, почему я вернулась в Москву. Даже не помню, как ответила.

– Сказала, что соскучилась по родным местам и поняла, что всё равно не захочешь жить в Мадриде.

Дима почувствовал, что сестра хочет сказать ему нечто важное. Не мешал ей ухмылками, не перебивал вопросами.

– Я не была с тобой до конца откровенна, – промолвила Аня. – То есть нет, не так. Точнее, я тебе солгала. И родителям солгала. И преподавателям в Испании. Не увёртки, не полуправда. Это была ложь. Обычная ложь, чтобы прикрыть свою слабость. А если ещё точнее, я прикрыла её тобой. Как обычно. Сколько раз так было в школе? И тогда, в школьном лагере, когда ты сломал ногу, и в одиннадцатом классе. Потом не отлипала от тебя, чувствовала себя виноватой. Хотела как-то загладить вину, хотя это всё равно что… Ну это как тебя укусил бушмейстер, а ты попросил пластырь. Смешно, конечно, но на самом деле грустно. В общем, я ушла из университета, потому что мне было трудно. Я ещё в первый год хотела вернуться, но в итоге ждала подходящего повода. И повод появился, когда ты прошлой, то есть уже позапрошлой осенью попал под машину.

Покачалов вынырнул из-под марли. Пробормотал что-то неразборчивое и выбрался из гамака. Отправился к стоявшему на утёсе каминному креслу, будто вспомнил о давнем желании посидеть в нём и полюбоваться видом джунглей. Максим тоже оживился. Отложил подлатанный сапог. Готовился уйти, чтобы, как и Покачалов, не мешать Аниному разговору с Димой, но Аня взглядом попросила Максима остаться. Ей было важно, чтобы он тоже услышал её слова. Максим, помедлив, взялся за второй сапог.

– Я всегда тебе завидовала, – Аня посмотрела на брата. – Занимаешься любимым делом. Знаешь, чего хочешь, и папа тебя не переубедил. Помню, как он не хотел, чтобы ты шёл на журналистику. А ты пошёл. Папа сказал, что не будет платить за тебя, и ты поступил на бюджет. Мог пойти на экономиста, как настаивал папа, но не стал. Ты победил. Ты ведь что бык, твою блажь колом из головы не выбьешь. Папа смирился. Писал мне в Испанию, что ты молодец. Я за тебя радовалась. И да, завидовала тебе. Мне казалось, что с твоей ногой… Думала, тебе проще. У тебя всегда была причина, отговорка. А у меня не было. Я ведь плохо училась в Испании. Ну как плохо… Средне. А я привыкла быть лучшей – в нашей школе и в гимназии. Папа так гордился, так радовался грамотам, высшим баллам, похвалам от учителей. Я не имела права его разочаровать. Не знала, как переживу, если он посмотрит на меня, как… как смотрел на тебя после той ночи на старых прудах. И сам знаешь, он столько рассказывал про бабушку Раю, так гордился своей мамой. Водил в «книжку» Полиграфа, где на третьем этаже висят её работы.