– И Дима верно подметил, что у концентрических кругов должно быть продолжение. Ещё одно указание на гору. Всё ведёт внутрь. Да и ориентиром была сама гора…

Максим говорил медленно. Поглядывал на палатку Скоробогатова. Не хотел, чтобы Аркадий Иванович его слышал. В итоге сел возле Ани и дальше рассказывал шёпотом. По словам Максима, на полуостров через южный проход заскочила мазама – небольшой олень с куцыми рогами, килограммов на двадцать пять. Максим последовал за ним в глубь полуострова. Лучшую добычу трудно представить. Хватит и на бивак, и на путевой запас. Шёл до самых руин, но в итоге спугнул мазаму. Олень поначалу замер в надежде слиться с зарослями – стрелять было неудобно, – а потом рванул к полукружию центра. Максим его упустил. Как ни прислушивался, нигде не замечал ни малейшего шороха, пока не различил отчётливые удары копыт о камень где-то над головой. Подняв голову, увидел, что ползучие растения на горном выступе метрах в десяти от земли чуть шевелятся. Олень умудрился туда забраться.

– Мазама не горный козёл, на гору не взлетит. – Максим говорил тише, Ане пришлось придвинуться к нему вплотную. – Я всё обыскал, и… Северный угол полукружия упирается в отвес. Но там не тупик. Я продрался через кусты вслед за оленем и… Понимаешь, там вроде скальной складки, закуток. Он весь зарос и со стороны сливается с отвесом. Так вот, если обогнуть складку, там в камне вырублена лестница. Не какие-то отдельные ступени, не уступы, нет. Настоящая лестница. И каждая ступень в ширину, не знаю, метра три, наверное. Она начинается в скальной складке, идёт между отвесными стенами и выводит на площадку – ту самую, где я заметил движение, метрах в десяти над землёй. И площадка прямиком над полукружием. Понимаешь? Она и есть центр концентрических кругов. Именно к ней направлены люди на стенах, да и сами здания.

Аня затаила дыхание. Боялась пошевелиться, словно могла спугнуть Максима, как он ранее спугнул мазаму.

– Площадка тоже заросла, – продолжал Максим. – Там всё затянуто ползучими и стелющимися деревьями, кустарниками. Из-за них-то ничего и не видно со стороны. Я решил, что площадка – как амвон, с которого вещали местные жрецы, но оленя рядом не было. Он где-то спрятался. Я стал искать вход в какую-нибудь пещеру или грот. А нашёл ещё одну лестницу. Такую же широкую. Как и первый марш, она вела от площадки наверх, но теперь не вбок, а прямиком в скальный отвес. Куда-то в сторону вершины. Там если пройти чуть вперёд, то в горе открывается целая расщелина. Понимаешь, Ань? Шлифованные ступени. Какие-то узоры на стенах слева и справа, я толком не разобрал… Это не тропка к горному святилищу на выступе. Не ложбинка для избранных. Это самый настоящий парадный проход. Так что мы ошиблись. Думали, Город Солнца – севернее или южнее нашего полуострова. Нет, он в глубине горы, где-то под вершиной. Мы нашли его порог. Наши руины – бедный индейский пригород возрождённого Эдема. Или, скорее, пограничная линия для защиты от теней. Судя по картинам Вердехо, раньше они не брезговали перебраться через реку и штурмовать стены города свободы.

– Значит, мы его нашли, – выдохнула Аня. – Город Солнца.

– Значит, нашли.

Аня не решалась задать главный вопрос, не хотела торопить Максима, но молчание затягивалось, и Аня не сдержалась – спросила:

– И что теперь?

– Знаешь, меня влекло наверх, словно в водоворот. Это как наваждение. Я ведь прошёл несколько ступеней по второй лестнице. И отец внутри уговаривал не останавливаться, идти дальше.

– Но ты остановился.

– Да. Потому что подумал о тебе. Ты должна была узнать. Другим можем не говорить. Если мы с тобой сегодня ночью отправимся за Марденом…

– Если?

– Да, Ань, – рассеянно ответил Максим. – Мы должны сделать выбор. Если пойдём по лестнице, это надолго. К Мардену и маме точно не успеем.

– А если проберёмся через теней и вызовем помощь, то потом сможем вернуться. Спасём других и поднимемся в Город Солнца. Сейчас о лестнице никому не скажем. Никто её не найдёт.

– Может быть, – согласился Максим. – Но ты и сама понимаешь, шансов мало. Кандоши лучше нас ориентировались в джунглях, но погибли. Даже толком не отошли от южного прохода.

Аня не знала, что сказать. Разговор об Испании лишил её последних сил. Внутри было слишком тепло и безмятежно. Никаких мыслей. Взгляд Максима устремлялся куда-то далеко – в места, Ане пока недоступные и непонятные. Вспомнился сон, в котором Максима, выхваченного светом, вознесло в небо, а саму Аню отбросило в крысиное мельтешение грязи и мусора трухильского побережья. Страшный сон. Вот только Аню он больше не пугал. С тех пор как они побывали на побережье Перу, она изменилась.

Аня взяла Максима за руку и шепнула ему:

– Сделай выбор. И я пойду за тобой. Мы пойдём вместе.

«О люди, грешники! Куда вас только не заводят алчность и честолюбивые помыслы! Сколь неразумно взваливаете вы себе на плечи непосильную ношу и сколь заслуженно воздаётся вам за все ваши ошибки и безрассудства!» Артуро вновь и вновь повторял слова конкистадора Овьедо, написанные в его «Всеобщей и подлинной истории Индий». Овьедо несколько раз побывал в Новом Свете. Всегда возвращался домой, в Испанию. И Артуро намеревался во что бы то ни стало вернуться. Если не сможет идти, будет ползти. Не сдастся.

Артуро сам виноват. Не стоило злить Макавачи. Кандоши носил имя на языке кечуа, одевался как самый обычный гринго, но слишком трепетно относился к истории своего племени. Артуро сказал Макавачи, что им следовало бы с признательностью относиться к перуанцам, благодаря которым они полвека назад смогли выжить – вырвались из бесконечных внутриплеменных и межплеменных войн. После вмешательства перуанского правительства, после самоотверженной работы миссионеров, приобщивших индейцев к вере в Христа, кандоши сложили оружие. Артуро ляпнул, а безмозглый Ортис перевёл. И ведь Артуро сказал правду. Но Макавачи рассердился. Заявил, что до двадцатого века кандоши вели мирную жизнь, отдавали все силы на обработку садов и охоту. Когда же к ним пришли гринго, метисы и другие потерявшие самость индейцы, вместе с ними пришло огнестрельное оружие. Компании, добывавшие каучук, вербовали молодых кандоши, соблазняли их утехами «цивилизованной» жизни. Племя распадалось, беднело, а заодно ввязывалось в не прекращавшиеся десятилетиями войны с соседями.

– Вот цена вашей помощи! – громогласно заявил Макавачи. – Заразили нас жестокостью, потом взялись лечить тех, кто выжил. И гордитесь, что такие мудрые.

Артуро вскипел. Заразили жестокостью! Это индейцев-то?! О, Артуро многое рассказал бы Макавачи о том, какими жестокими бывали сами индейцы, в сравнении с которыми конкистадоры – малые и безобидные дети. Но Артуро смолчал. Проглотил негодование. И без того испортил отношения с индейцами. За два дня, что они сплавлялись по реке, Макавачи и Вапик часто срывались на Артуро и Ортиса, ругали их за беспомощность. А ведь поначалу всё шло хорошо.

Агуаруна удалось раздобыть два десятка бальсовых стволов – они были зеленоватые и тяжёлые, но выбирать не приходилось. Стволы очистили от коры, просушили перед тремя кострами, затем бросили в воду и обтесали, чтобы уравновесить. Наскоро просушив брёвна во второй раз, Макавачи и Вапик обвязали их сплетёнными из коры верёвками и вбили между ними деревянные клинышки – верёвки натянулись, и общая конструкция приобрела устойчивость единого полотна. Четыре бальсовые поперечины Макавачи закрепил остатками капронового троса. Индейцы бережно разместили на плоту четыре сложенные одна в другую пироги, вытолкнули плот в заводь и позволили Артуро с Ортисом забраться на него. Плот едва удерживал вес людей и поклажи, шёл почти вровень с водой, то и дело подныривал под буруны пенистой стремнины. Впереди посменно стояли бальсеро, вооружённые трёхметровым шестом, остальные сидели на корме и по бокам, работали вёслами из цельного бамбука – раскалывая поперёк одно бамбуковое колено, Макавачи получал сразу два одинаковых весла.