Священник (на взгляд Джонни, совсем молодой, не старше тридцати) поцеловал алтарь. Истовый богомолец снова преклонил колени. Джонни неуверенно сделал то же самое.

«In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti…» (Bo имя Отца, и Сына, и Святого Духа…)

Патер перекрестился.

«Gratia domini nostri Iesu Christi, et caritas Dei, et communicatio Sancti Spiritus sit cum omnibus vobis…» (Да будет с нами милосердие Господа нашего Иисуса Христа, любовь Божья и попечение Святого Духа…)

Джонни Фицджеральд вперился в клирика, проводившего мессу. Привстав на цыпочки, вытянув шею, он старался рассмотреть лицо патера. Служба продолжалась.

«Confiteor Deo omnipotente et vobis, fratres, quia peccavi nimis cogitatione, verbo, opere et ommissione…» (Признаю перед Господом Всемогущим, перед братьями и сестрами моими, что грешен телом и душой и всяким неправедным помыслом своим, словом и делом, содеянным и уготовленным…)

Участники молитвенного покаяния ритуально ударяли себя в грудь: патер — слегка, истовый богомолец — безжалостно, Джонни — энергично. Только когда священник начал поворачиваться, ясно показав себя в профиль, удалось его разглядеть.

«Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa…» (Моя вина, моя вина, безмерна вина моя…)

Джонни узнал, вспомнил, где видел его раньше. Патер, служивший мессу для католиков городка Лэдбери-Сент-Джон, был тем самым священником, который пять дней назад благолепно служил вечерню в англиканском соборе Комптона.

Бывший посол Ее Величества при дворе итальянского короля Умберто, сэр Родерик Льюис был в смокинге и держал в руке акварельную кисточку. Очутившись в его студии, Пауэрскорт получил возможность оценить удивительно многогранную натуру сэра Льюиса. В том числе его ненависть к Италии, в первую очередь — к Риму. Жители этого города, по мнению бывшего посла, не заслуживали никакого уважения.

— Жуткое место, Пауэрскорт. Хорошо для туристов, заехавших туда проездом на пару дней. Но жить там! Их вульгарные вина, которыми они гордятся и которых ни один приличный британец не станет держать в своем погребе! Меня ничуть не удивляет, что они там сгубили Китса[51]. Эти негодяи заграбастали, как вы знаете, и душу нашего Шелли[52]. Кстати, они убили и лорда Вивиана, моего предшественника. Римляне! Одному Богу известно, как им удалось в древности завладеть целой империей. Сегодня эти римляне кулек бумажный толком свернуть не способны. Вот я бы описал вам, Пауэрскорт, их методы. Интриги, коварство, вероломство — не дипломаты, а верткие, скользкие угри.

Слушая, Пауэрскорт думал, не является ли одним из принципов британской официальной политики выбор послов по их особой ненависти к той или иной стране? Русофобов — в Санкт-Петербург, проклинающих ирландцев — в Дублин, презирающих американцев — в Вашингтон. Надо бы спросить у Роузбери.

— Что тут добавить? — Отойдя от мольберта, сэр Льюис гневно щурился на свой акварельный пейзаж с не слишком узнаваемыми очертаниями дворца Хэмптон-Корт. — Роузбери написал, что вы интересуетесь «Civitas Dei». «Civitas Dei» — это Ватикан, а Ватикан — это папа, а папа — это его чиновная рабская курия, шайка тщеславных жуликов и паразитов.

Бывший посол положил густой синий мазок туда, где на пейзаже полагалось быть небу. Вышло довольно неудачно.

— Проклятье! — рассердился сэр Льюис. — Видите? Чертов Ватикан до сих пор мне вредит! Теперь надо смывать.

— Что, собственно, известно о «Civitas Dei»? — спросил Пауэрскорт, пока сэр Льюис тщетно пытался стереть свой промах мокрой тряпочкой. — Хотелось бы представить как-то определеннее.

— Определенного ничего не узнать. Все ватиканские дела окутаны туманом, а вокруг этой организации мгла еще гуще, чем над Лондоном. — Сэр Льюис положил новое синее пятно над крышами дворца. В ущерб силуэту здания, как увидел Пауэрскорт, благоразумно воздержавшийся от замечаний. Тем временем настроение бывшего посла стремительно улучшилось.

— Отлично держит фон, — констатировал дипломат, помахивая кисточкой. — Мошенники метят на повышение шансов, если не на всемирное главенство своего католичества. У этой «Civitas Dei» колоссальная агентура среди священников. Само змеиное гнездо в Риме.

— Вы их рисуете прямо-таки франкмасонами, сэр Родерик, — сказал Пауэрскорт.

— Ну нет, — возразил дипломат, — эти-то вряд ли тратят время на глупые масонские ритуалы. У них, скорей, пыточный станок в комплекте с фигурным распятием. Какие только слухи не ходят.

Бывший посол набрал на кисть голубой краски, чтобы мазнуть там, где в его пейзаже следовало отобразить реку. Оставалось надеяться, что Темза получится удачнее небесной сини.

— Слухи, Пауэрскорт, текут по Риму, как водопроводная вода. Журчат по трубам старого акведука и новых подземных сетей, мгновенно доставляя сплетни в любое место. Лишь поверни кран, спроси что-нибудь у римлян — тебе сразу и кипяток, и ледяные струи. Зато пожелай я в самом деле принять ванну, так из кранов еле сочится тепловатая водица. Но слухи в Риме хлещут безотказно.

Насупившись и подняв кисть, сэр Льюис приготовился нанести меткий живописный удар.

— В последние два года, Пауэрскорт, мы в Риме досыта наслушались рассказов о фантастической мощи «Civitas Dei». Надежны эти сведения не более чем кабинет министров в Бразилии с его гибельной, как понятно каждому нормальному человеку, экономической политикой. Вы слышали? Им из Мадрида вроде бы прислали нового министра финансов, поскольку старый проворовался. Неплохо, а? Так вот насчет «Civitas Dei». Говорят, в прошлом году руководство этой бандой было усилено парочкой-тройкой кардиналов, и нечто грандиозное затевается ими у нас, в Англии. Слухи, слухи, сплошная болтовня.

Пауэрскорт наблюдал, как нацеленная кисть, коснувшись бумаги, великолепно прочертила по низу пейзажа голубую речную ленту.

— Да, очень забавно, — промолвил детектив. — Хотя порой, сэр Родерик, даже нелепые слухи полезны для моей работы. И что, рассказывают о каких-то деталях тайной «английской операции»?

Ободренный успехом, сэр Льюис попытался изящно расширить речное русло, но затопил, вернее, напрочь уничтожил парадный подъезд дворца.

— Дьявольство! — вскричал бывший посол. — Изволь теперь переписывать целый кусок! Чего от проклятых римлян дождешься, кроме пакости? Насчет английских дел болтают лишь одно: возня под полным контролем Ватикана. Тут вам, конечно, не Цезарь Борджиа и не Макиавелли, но все чертовы козни строит Рим!

Оставив дипломата-живописца в его студии, Пауэрскорт мысленно продолжал видеть изображенный на пейзаже Хэмптон-Корт. Вспомнилось, что дворец построен имевшим огромное влияние кардиналом Уолси[53]. Затем присвоен королем, не потерпевшим, чтобы кто-либо владел чертогами роскошнее, чем у монарха. Думал ли, прогуливаясь с Генрихом VIII по залам и аллеям Хэмптон-Корта, новый главный советник трона Томас Мор, что тоже станет жертвой королевской немилости? Держал ли в памяти этот жестокий исторический урок сэр Томас Кромвель, нашептывя королю свои советы о религиозной реформе, следующий и столь же плачевно кончивший любимец Генриха? Быть может, именно в этом громадном причудливом дворце планировалось «упразднение монастырей»?