порой, я так посмотрю на молодую ведьмочку Лукерью, аппетит наработаю, а после уже на супружней кровати выдаю страсть, но только с женой. И это ничего не значит, я не собираюсь брать себе в полюбовницы ни Лукерью, ни иную. Почему? Похоть дело не такое, чтобы и плохое, но она не может затмевать мозг. Моя потенциальная измена Ксении –это явная политически ошибка. Только опираться стал на Матвея Годунова, у которого, несмотря на дальнее родство, складываются хорошие отношения с Ксенией, видимо, на фоне смерти многих Годуновых. Да и устраивает меня все в семейных отношениях, более чем.

Лукерья… есть же у меня для нее дело. Как только среагирует? С мужиками не замечена, вроде бы бережет себя. В разговорах на кухне, о чем мне сообщала Фроська, Лукерья хранит себя для… меня, но уже разочаровывается в своем плане залезть мне в кровать.

У меня же есть иная проблема — Караваджо. Вот же пригласил на свою голову! Мало того, что его завербовали иезуиты, так еще и пида… есть такие подозрения.

Рисовать он решил, вернее писать картину. Мне пришлось, правда надавить на маэстро, но в следующем году годовщина Крещения Руси. Если в 1608 году, или раньше, Караваджо сотворит картину «Крещение Руси князем Владимиром Святославичем», то это может стать хорошим подспорьем в идеологической работе. Можно выставить творение на всеобщее обозрение. А, если, за копейку, так и окупится работа мастера.

Но художник набрал себе натурщиков, в чем я был не против, но он их начал раздевать, а там сплошь парни. Ну я и озадачился личной жизнью Караваджо, приставив к нему опытную, но все еще привлекательную вдовушку из челядинок Кремля. Ноль эмоций, не польстился на прелести. Теперь вот Ксения завела разговор. И почему бы не подложить Лукерью? Если мужик на нее не позариться, так и вовсе он не мужик. Будь такая проблема с художником в будущем, из которого я попал в это время, так и ладно. Я, конечно, несколько гомофоб, но не столь критично, чтобы бить морду человеку, уровня Караваджо. Однако, в этом мире, подобное может стать для меня даже политической проблемой. Скажут еще, что приютил католика-садомита, а то, что и я…

В дверь постучали.

— Вот и все… нанежились — пора и работать! — сказал я и встал с кровати.

Никто за просто так не войдет. Будут тактично, а иногда, и «токсично» стучать, пока я, или Ксения, не окрикнем, или кто из нас не выйдет из покоев. Я и вышел. Ксюша так вызывающе лежит, что даже служанка смутиться и подумает про извращение в царской семье. Так что в нашу спальню точно никого не нужно впускать.

— Слушаю! — сказал я, резко серьезнея.

У дверей стоял Савва Разхлебов — человек Матвея Годунова.

— Сегодня ночью произошла передача отравы, мы узнали, кто скрывался под личиной монаха, — доложил Разхлебов.

Разработку дела по покушению на царское семейство, я поручил Годунову. Нельзя бегать и все делать самому, не то, что не по статусу, просто — это путь в никуда. Люди должны набивать шишки и набираться опыта. Нет, безусловно, я принял дополнительные меры, вплоть до того, что были изготовлены противоядия на ряд отрав, которые можно было использовать при отравлении от тактильного контакта. Ведьмочка моя постаралась. Она о ядах знала если не все, то почти все. Не столько ее медицине учил придворный медик-немец, сколько яды варить [есть предположение, что Ксению травили во время убийства ее брата и матери, но она выжила, возможно, прибегая к помощи противоядия].

Мне нужно было еще и посмотреть на сообразительность и организаторские способности Матвея Михайловича Годунова. Большие дела ему предстоит совершать.

Спорными были успехи. Прошла еще одна встреча неизвестного с нашим агентом поневоле, Листовым. И вот то, что мы до сих пор не знаем, что за таинственный монах передает яды для моего отправления, явная недоработка.

— Какие мысли о том, кто может скрываться за личиной монаха? — спросил я Разхлебова.

— Боярин Матвей Михайлович опасается делать предположения… — замялся Савва.

— И все же? — настаивал я, отмечая, что некоторые соображения по интересующему меня вопросу у Годунова скорее всего имеются.

— Прости, государь-император, но это может быть кто-то из людей патриарха, — сказал Разхлебов и склонил голову, видимо, ожидая моей жесткой отповеди.

— Почему так решили?

— Не так много по Москве монахов ходит, окромя того, взяли все ближайшие храмы под охрану… но на патриаршее подворье кто-то пришел в ночи. Мы не осмелились брать под надзор усадьбу владыки, так… издалече посмотрели, — отвечал Савва.

Не брали они под надзор⁈ Мне боятся сказать, да себе опасаются признаться в том, что патриарх может быть причастен. Но и у меня все сложилось.

Когда, в 1588 году, в Москву прибыл просить милостыню Константинопольский патриарх Иеремия, с ним приехало немало и других нахлебников, желающих заработать на русской религиозности и быстрее уехать, груженными серебром и золотом. Нынешний патриарх Игнатий был в той команде. Были там и иные лица. Что, если это человек нынешней свиты Игнатия, но бывший с ним и ранее? Ведь жил же и учился тот в Риме!

— Все, кто выходит из патриаршей усадьбы, хватать. Ко мне вызвать Игнатия! — распоряжался я.

Очень хотелось вывести всех на чистую воду, проверить на верность. И это было бы возможно, если объявить, что меня отравили. Вылезли бы крысы сразу же. Но последствия такого могут быть слишком непредсказуемые, да и трагичными, чтобы поступать подобным образом. А что будет, если в войсках узнают о смерти правителя? Или кто-то затаил обиду на того же Пожарского, так как князь взялся наводить порядок в Москве жестко, да под шумок убьет моего столичного воеводу? Уже за то, что Пожарский потребовал бумаги на имущество в городе, его могут ненавидеть и при случае и прибить. Хотя и сам князь не робкого десятка, да и ходит с охраной. Не моей, своей, охраной и нужно предложить ему обучить своих верных телохранителей.

— И еще… — я задумался. — Подойди к Ермолаю. Ночью будем брать патриаршую усадьбу на приступ.

У Разхлебова расширились глаза. Пусть все происходящее будет проверкой на верность. Я — государство! А патриарх? Особенно, Игнатий? Это я его назначил и его судьба только в моих руках. Даже, если он и не будет причастен к организации покушения, а я думаю, что Игнатий и не догадывается, что у него под